Механика небесной и земной любви

– Это насчет Люки.

Насчет Люки. Что ж, понятно. Несмотря на уговоры Эмили, Блейз по-прежнему отказывался встретиться с учительницей Люки, хотя и понимал, что в известном смысле (если во всем этом вообще был какой-то смысл) это его долг. И дело было не в том, что Блейз опасался за свою безопасность, – хотя и в этом тоже. Он боялся задавать вопросы, потому что догадывался, что может услышать в ответ; боялся, что после первого визита понадобится второй, третий и ему неизбежно придется вникать в проблему, что-то думать, что-то решать. На все это, как ни грызла его совесть (на которой Люка по-прежнему лежал самым тяжким грузом), у него не было ни времени, ни сил. Или, если говорить точнее, все его силы уходили на другое. Эмили, разумеется, этого не понимала – точно так же, как не понимала, почему она не может съездить в Париж, – а Блейз предпочитал не объяснять, тем более что истинные его мотивы были даже подлее, чем ей казалось. Он не давал ей денег на поездку не из скаредности, как она полагала, а из самой что ни на есть банальной ревности (Париж, как известно, полон мужчин); он, как собака на сене, держал ее при себе и при этом тщательно скрывал от нее свои опасения, чтобы она не выкинула со зла какую-нибудь глупость.

Он по-прежнему терзался ревностью, по-прежнему, несмотря ни на что, сходил с ума от одной только мысли, что она может ему изменить, – еще одна проблема, с которой сейчас ему недосуг было разбираться. Положение и впрямь идиотское. Чтобы Эмили не чувствовала себя слишком ущемленной, он отказывал в поездках и Харриет (которая, кстати, никогда не жаловалась); это была как бы жертва с его стороны, за которую Эмили, как ему казалось, должна быть ему благодарна; однако он и этого не смел ей сказать, ведь она могла подумать, что он нарочно пытается уладить и утрясти все ту же ненавистную ситуацию, которую он, конечно же, пытался уладить и утрясти, – и они оба это знали. Но говорить с Эмили обо всем этом было невозможно, она и без того превратила его жизнь в кошмар. А теперь еще Пинн собралась читать ему мораль насчет того, чтобы он «съездил в школу» и занялся наконец Люкой. За последние два месяца Люка не сказал Блейзу ни слова. Блейз пытался с ним заговаривать, приносил подарки – мохнатого поросенка, заводную мышку, набор юного химика, – но так ничего и не добился. А вот с Пинн, если верить Эмили, Люка общался. Рассказывал про каких-то извивающихся головастиков. Спрашивается, почему сын не может поговорить об этих дурацких головастиках с отцом? Снова Блейз оказывался кругом виноват. Он ждал, глядя на Пинн с опаской и неприязнью.

– Ты знаешь, что Люка был у тебя дома?

– Был… где?

– У тебя дома. Там, где живет Харриет.

– Что?!

– Он был там несколько раз. Как минимум два.

Солнце померкло, в клочьях мрака Блейз едва различал круглощекое, сияющее любопытством, довольное, зловещее лицо Пинн.

– Это невозможно.

– Почему же невозможно? Возможно. Он был там.

– Но… Нет-нет, не может быть. Откуда ему знать, где это? И как он мог туда попасть?

– Забрался в твою машину, укрылся пледом на заднем сиденье – так и попал. Во всяком случае, в первый раз.

Блейз обернулся и тупо посмотрел назад. Он не удивился бы, если бы увидел сейчас перед собой лицо сына, серьезное и сосредоточенное.

– А тебе это откуда известно?

– Он сам сказал.

– Как он узнал, что это моя машина?

– Про машину он знает давным-давно. Я тебе просто не говорила, не хотела зря беспокоить. Наверное, возвращался как-нибудь из школы, а ты как раз подъехал. А может, проследил утром, куда ты идешь. Он хитрющий.

– Этого не может быть, просто не может быть. Дети иногда сочиняют самые немыслимые вещи. Он тоже все насочинял. Что именно он тебе говорил?

– Говорил, что спрятался в белой машине и ездил к папе, в другой дом. Говорил, это большой дом, внизу у него большие высокие окна, наверху маленькие квадратные. А сам он стоял за большим-большим деревом и смотрел. Я спросила, что еще он видел. Видел очень красивую тетю и мальчика – «взрослого мальчика», так он сказал. Я ему говорю: «Интересно, кто они такие?» – а он мне: «Я знаю, кто они такие». И сказал, что вечером в тот день, когда у них в школе были соревнования, он опять туда ездил. Тогда он взял с собой школьный обед и скормил собакам. Вроде бы там много собак.

– О боже. Что еще говорил?

– Больше ничего, потом начал опять про каких-то букашек. Я решила, что лучше всего улыбаться, делать вид, что так и надо, чтобы его не тянуло выбалтывать это всем подряд.

– Как мог ребенок в таком возрасте – один – забраться в такую даль?

– А он самостоятельный. Дети сейчас вообще жутко самостоятельные. Спускается в подземку и ездит по всему городу. Школу прогуливает, часто по вечерам исчезает неизвестно куда, возвращается чуть не ночью. Эмили говорит, он просто играет на улице, но на самом деле она понятия не имеет, где он и чем занимается.

– Она никогда мне этого не говорила.