Механика вечности

— Нет, вас трое было. Иван Иванович хотел, чтобы с вами пошел Левша, но потом передумал.

Ксения виновато улыбнулась и встала совсем рядом, так, что наши ноги соприкоснулись. Теперь, после ночи в темнице, близость ее тела уже не вызывала такого трепета, зато я испытал чувство другого, более высокого порядка: ее ступня в армейском ботинке, ее колено под плотной джинсовой тканью принадлежали мне.

Очень скоро смерть Мамы из трагедии превратилась в воспоминание о ней. В конце концов, при мне Веселый добил раненого водителя, при мне Мефодий из падшей личности стал просто падалью, сверхдержавы, столкнувшись лбами, расплескали мозги по континентам — тоже при мне. Где же обычному человеку взять столько душевных сил, чтобы оплакать каждую жертву отдельно?

В путанице с Мамой меня тревожило совсем другое. Раньше мы с Ксенией, помимо дырокола, были связаны еще и общим взглядом на события. Обладание невзрачным приборчиком ставило нас по другую сторону реальности, мы существовали особняком от гибнущего мира, и эта обособленность сближала. Однако стоило нам ненадолго расстаться, как мы перестали быть абсолютными единомышленниками. Нарушение причинно-следственных связей стерло из памяти Ксении все, что касалось Мамы, и таким образом прочертило между нами тонкую линию — даже не трещинку, а лишь бледный пунктир, но кто знает?..

Больше всего Иван Иванович расстроился из-за потерянной явки. Паромом, даже сгоревшим, все еще можно было пользоваться, хотя мне это казалось чистой воды формальностью. С Пузырем тоже было неясно, однако после расстрела Мамы в его гибели никто не сомневался. Нехватки в людях Сопротивление не испытывало, но вот служебная квартира, перевалочный пункт для гонцов в прошлое, существовала в одном экземпляре, и ее потери Фирсов простить не мог.

— Где вы откопали своего Тихона? — спросила Ксения.

— Я виноват, — сказал Лиманский. — Не разглядел. Несколько лет в одном институте проработали. Кто мог подумать, что у него на уме такое? Вроде человек как человек: кандидатскую защитил, докторскую готовил. Историей увлекался. Золото, одним словом.

— Петрович, кончай свои интеллигентские слюни, — оборвал его Фирсов. — Тоже мне, ответчик. Без тебя найдем с кого спросить. Левша, будь добр, разыщи Майора.

— Тихона мы готовили, как настоящего диверсанта, да он фактически им и был, — сказал Лиманский. Потом бросил озорной взгляд на Ивана Ивановича и, не заметив его гримасы, продолжал:

— Долго сомневались, как бы дров не наломать, ведь если синхронизатором за двадцать пять лет так ни разу и не воспользовались, значит, была какая-то причина. Ну а когда ГИП совсем прижала и мы эвакуировались сюда, в тридцать восьмой, когда увидели, чем это закончится, то выбора не осталось. Историю столько раз перекраивали, но все на бумаге, а нам вот выпало действительно что-то изменить.

— Вашу бы, Евгений Петрович, ответственность да в мою версию, — сказала Ксения. — Глядишь, и обошлось бы.

— А вы не боитесь, что ваша версия — всего лишь фантом? Где оно, это счастливое прошлое?

— Здесь, — Ксения поднесла палец ко лбу.

— Если б мы с Иваном Ивановичем принимали во внимание такие доводы, то я никогда не стал бы профессором, а он — генерал-лейтенантом, — улыбнулся Лиманский.

— Петрович, дорогой мой! — возмутился Фирсов. — Что за удивительный талант — одной фразой выболтать сразу десять секретов!

— Да будет вам. Последний секрет, которым владела Россия, — это синхронизатор. У молодых людей он есть, причем более совершенный, чем наш.

— И все-таки. В тридцать восьмом вы обнаружили развалины и решили, что какой-то доктор наук сможет остановить войну?

— Задание было намного серьезней: не допустить нападения на Прибалтику. Ведь черная полоса началась с бомбардировки Таллина.

— Вильнюса, — уточнила Ксения.

— Риги! — крикнул я.

Исторические факты на глазах превращались в песок. Мир трещал по швам — пока еще только в моем воображении, но когда-нибудь, я чувствовал, он не выдержит такого насилия и рухнет по-настоящему.

— Теперь это не так важно, — сказал Лиманский, — Тихон должен был не ловить падающие бомбы, а предотвратить конфликт, не дать ему развиться. Для этого он и отправился с упреждением, в девяносто восьмой. Иван Иванович ознакомил его со своими архивами…

— С некоторой информацией, обладая которой можно было слегка надавить на ту власть, — пояснил Фирсов.

— И вы полагали, что с помощью шантажа Тихон изменит мировой порядок?

— Поскольку наш ученый муж проболтался и вы знаете, кто я такой, то поверьте мне на слово: мировой, как вы выразились, порядок всегда был заложником каких-нибудь снимков или записей.

— И Тихон, вместо того чтобы образумить политиканов, сам спровоцировал Балтийский кризис.

— Все зависит от точки зрения. Для вас он — тот, кто уничтожил страну, для нас — человек, способный ее воскресить. Тихон — блестящий аналитик, разбирается в истории, представляет, как работает синхронизатор. Другого кандидата у нас не было.

— Кришну с ним послали для прикрытия?