Механикус Ползунов

Черницын мигом сделал факел: намотал на прут пакли, облил маслом из плошки и зажег. Ползунов, взяв факел опять полез в сухой зной топки. Голова кружилась, дыхание спирало от горячего воздуха и угарных газов, но Ползунов нашел то, что искал. В нескольких местах медь котла была уже разъедена, и тонкие, как иголки, струйки воды выбивались из дырочек. Все ясно — медь прокована плохо, котел никуда не годится. Проба не удалась.

Последние силы оставили Ползунова, он пошатнулся и без чувств упал на руки подоспевшего Черницына.

Левзин проводил Лаксмана до самых дверей Горной канцелярии.

— Заметьте, — сказал Левзин на прощанье, — вся причина от невежества искусства мастеров, а теоретически все правильно.

Отправка обоза

В Горной канцелярии шла спешка. Отправлялся серебряный обоз. Щедрой рукой лили канцеляристы горячий сургуч на ящики и с размаху шлепали печать. Ящики выносились наружу и привинчивались к саням. Больше четырех с половиной тысяч верст должны проскользить по Сибири и России сани, прежде чем попасть в Канцелярию двора ее императорского величества. Прочные ящики нужны для такого пути, прочные сани, выносливые ямщики и надежный конвой. Сам Ратаев хлопочет с отправкой обоза, проверяя описи, осматривая оружие конвоиров. С его парика сыплется пудра, когда он поднимает к потолку тяжелый фузейный ствол и заглядывает в канал.

— С Полтавской баталии не чищено! — орет Ратаев. — Стрелять нельзя, воистину положи мя! Голову сломаю сквернавцу! Как рака раздавлю! В такую-то минуту пришел к управителю Лаксман.

— С чем пожаловали, ваше преподобие! — загрохотал Ратаев.

— Я пришел от Ползунова, господин управитель. — Шихтмейстер и мехакикус Ползунов болен жестоким гортанным кровотечением и даже рапорта написать не в состоянии. Сегодня была проба огненной машины.

— Опоздались-с! Уже написано и запечатано. Доношу, что машина опять не в дострое и что не чаю близкого ей окончания.

— Напрасно, господин управитель. Машина близка к окончанию и если-б колыванские мастера медного дела были поискуснее…

— А полно!.. Тут хлопот по горло, серебряный обоз отправляю, а вы с машиной. Эта огненная машина повезет серебро, что-ли, до Санкт-Петербурга? А? Огнем или, там, паром? А?

— Еще раз повторяю, напрасно смеетесь, господин Ратаев. Может быть, когда-нибудь машина Ползунова и обозы повезет, но что к заводскому действию она пригодна, это и сейчас очевидно.

Ратаев пожевал губами и щелкнул замком фузеи.

— А что, — спросил он, уже не так громко, — по пробе машина эта давала дутье?

— Нет, до дутья проба не доведена, за неисправностью медного котла, но…

— Коли так, — простите, господин пастор, времени не имею. В другой раз. Эй, кто там, тащите палаши! А фузеи заменить, взять из гренадерской роты.

Выйдя из Канцелярии, Лаксман вспомнил, что не сделал еще одного дела, и вернулся. Но пошел не к Ратаеву, а к старому подканцеляристу, который сидел за столом в первой комнате и вслух сличал два списка.

— Скажите, отправляется ли с обозом моя посылка в Академию?

Подканцелярист сделал вид, что не слышит и продолжал.

— Тулупов овчинных семь… Семь… Пимов новых семь… Семь…

Лаксман повторил вопрос. Подканцелярист поднял пучки седых бровей и сказал нараспев:

— Надо ждать.

— Как ждать? Обоз уходит сегодня!

Седые брови сдвинулись, подканцелярист сказал отчетливее:

— Надо ждать!

Слово ждать он выделил паузой. Лаксман вдруг догадался и покраснел. Он достал серебряный полтинник и старался незаметно сунуть его в вороха бумаг на столе. Подканцелярист совсем просто выхватил монету, неторопливо опустил в длинный кошелек и дружелюбно сказал:

— Его превосходительству господину Алсуфьеву посылка?

— Да, да! — засиял пастор, — в Академию наук. 360 насекомых, в двух ящиках. Из них сто совершенно новых. Такая посылка ценная и субтильная. Боюсь с простой почтой отправлять.

— Есть, — успокоил подканцелярист, — во всех реестрах числится и уже сдана. Я помню.

Горячее уголье

Прошумела быстрая весна. Ветер съел сугробы снега, прогнал лед по Оби. После теплых ливней зазеленели холмы, а воздух стал чудесно прозрачен.

Ползунов лежал больной в комнате с тусклыми стеклами. Сил оставалось не много. Надо было копить их, чтобы раз в три-четыре дня дойти до стройки. Ждали нового котла из Колывани. Там жил Левзин. Он следил за литьем, проковкой и клепкой медных листов. От него приходили письма: котел будет готов на месяц раньше срока и будет служить «без отказу сто лет». Ползунов веселел каждый раз, получив левзинское письмо.

Однажды ночью у Ползунова пошла горлом кровь. Он долго бредил и просил убрать «каленое уголье», а когда очнулся, подушка была мокра и красна. Утром пришел немец-лекарь. Пощупал руку, понюхал воздух в комнате и — поскорей вон. В сенях лекарь встретился с Лаксманом.

— В каком состоянии больной? — спросил Лаксман.

— В мизирном состоянии. Очень плохо. Имеет больной жену?

Нашли жену Ползунова, заплаканную и согнутую горем женщину. Лекарь сказал ей, чтобы купила бутылку кагорского вина для больного. Женщина испуганно посмотрела на немца и отвернулась.