Механизм времени

— Бошан, — румяный толстячок прижал ручки к груди, отвесил поклон. — Журналист. Когда баронесса вас представила, я сразу начал вспоминать. Мы — акулы пера, наша память — зубастая…

Мир был тесней камеры в Консьержери.

— Июль 1830‑го, баррикада у Нового моста, — Огюст взял толстячка за пухлый локоток, отвел в сторону от «тьёти Мэри», к колонне. Огляделся: вроде бы их никто не слышит. — Год спустя я сопровождал вас к гражданину Бланки, в предместье Сен-Марсо.

Рот толстячка округлился.

— О! Вот уж не думал, что в «Клубе Избирателей» встретишь сен-симониста! Изучаете быт эксплуататоров?

Рыба-собака скользила прямиком к хозяйке дома.

— Qui pro quo, господин Бошан. Высокий господин с перстнем… Он сейчас подошел к баронессе. Кто это?

Глазки-щелочки блеснули с намеком:

— Держитесь от него подальше. Первый Ствол Парижа, двадцать дуэлей за полгода. Дамы млеют от восторга. Ствол, как вы понимаете, бывает не только у пистолета…

— Дамы, значит, млеют… А мужчины?

— Стараются не попадаться ему на пути.

— У Первого Ствола есть имя?

— Разумеется. Пеше д’Эрбенвиль… Что с вами, барон?

— Со мной?

Изумление нахлынуло и сгинуло. Чему удивляться? В Сен-Жермен у таких, как д’Эрбенвиль, лежбище. Забрел агент Топаз в особняк Де Клер — свежим мясцом себя побаловать. К республиканцам теперь не сунешься — опасно.

Карточка с четным номером… Интересно, что это значит?

— Со мной все в порядке. Хотите сенсацию, Бошан?

Толпа возле окна загустела, сомкнула ряды. Фрачная крепость, кружевная цитадель. Но Огюста все-таки пропустили. Кузен! Он протиснулся к баронессе:

— Господа!..

Рявкнул от души, будто снова на баррикаде. Синие мундиры идут на штурм, в лицо смотрят ружейные дула. Едкий пороховой дым клубится метелью, превращает бой в рождественскую сказку.

— Хочу сообщить вам презабавную новость. Обхохочетесь! В наш «Клуб Избирателей» пожаловал платный агент полиции!

— Шевалье! — ахнула баронесса. — О чем вы?

Поздно, ваша светлость!

Загудело, зашумело, пошло волнами. Плеснуло аж до лепнины на потолке. Полицейских агентов трепетно любили везде — и в трущобах Сен-Марсо, и в особняках Сен-Жермена. Никогда не знаешь, кто тебя сдаст, но всегда понимаешь — сдаст свой. На «уголовку» работали кучера, фонарщики, садовники, почтальоны, консьержки…

Вчера — лакей, сегодня — торгаш, сбывший хозяина за бесценок.

Но лакей — понятно, природа его лакейская… А граф? маркиз? Благородный дворянин?! Эти тоже не брезговали казенным жалованьем. Карточные долги, любовницы, опера, выезд — красивая жизнь денег стоит.

Где франки взять, аристо?

В Сюртэ, в тетушке-криминалочке.

Что до воров-мошенников, отпетых злодеев, тех в Сюртэ сразу брали на работу, в штат. С премией за рвение. Лучшие люди города! — к родной матери внедрятся, брата-близнеца за решетку кинут. Восемьсот арестованных в год! Уничтожение криминального клана Корню! — взрослые легли под нож гильотины, дети осели в домах для малолетних преступников…

Новый префект Жиске делал вид, что разделяет общественное негодование в адрес агентов-осведомителей. Он публично требовал у министра отставки Эжена Видока, в прошлом — бандита с тремя побегами, ныне — командира сыскной «бригады-мобиль», вслух заявляя газетчикам: «Я не в силах мириться с тем, что весь штат полиции Парижа состоит из бывших преступников!»

— А вот и подробности, господа. Для лучшего смеха.

Краем глаза Огюст заметил, как вздрогнули плечи д’Эрбенвиля — словно казачьей нагайкой полоснули красавца.

— Кличка у нашего Иуды ювелирная — Топаз. Есть у него полицейская карточка — с четным, заметьте, номером. Все слышали? — он воздел палец к потолку, повертел, согнул крючком. — Четный номерок‑то!

— О-о-о!

— А-а!

— Вот мерзавец! Четный!

— Этот камешек в цене уже не первый год — огранили при Бурбонах. На чем он с криминалкой столковался, не знаю. Одни говорят, на шантаже поймали. Другие — на краже. А я так мыслю — на убийстве…

Он переждал новый всплеск, усмехнулся. Надо же! — аристо, а на людей похожи. И голоса прорезались, и взгляды. Окружили, дышат в лицо, супят брови. Двое офицеров схватились за шпаги. Не рыбья в вас кровь, пучеглазики, не бледная немочь — красный огонь.

— Имя!

— Назовите имя, барон!

Д’Эрбенвиль стоял к «кузену» спиной, любуясь «Бобром в Жантийи».

— С удовольствием, господа! Но сперва расскажу о его подвигах, дабы не быть голословным. Полиция направила Топаза к республиканцам. Он даже в Национальную гвардию записался, на подпольные собрания ходил. Представляете? — дворянин-«синяк»! Это же почти мастеровой… Ра-бо-чий, господа! Пролетарий!

На этот раз больше всех шумели дамы. Баронесса слушала молча. Губы побледнели; взор, как угасший костер, подернулся пеплом. Знала ли госпожа Вальдек-Эрмоли, кому служит ее гость?

— Теперь он опять с нами! Блудный сын вернулся. Обнимите его, господа, облейте слезами умиления! Префекту очень интересно, о чем мы с вами беседуем. Но Топаз не просто Иуда. Он еще убийца. Палач по вызову…

— Имя, барон!