Механизм времени

Ах, мой милый Андерсен,
Alles ist gut![8]

Бумага, лежавшая на столе, юркнула в папку. Гоблин в камине с завистью вздохнул. Зануды не допускают посторонних к служебным документам. Дружба дружбой… Кроме того, Торбен Йене Торвен не позволял себе прятать бумаги в присутствии гостей, считая сие крайне невежливым.

— Гере Торвен! Знаете, что мне пришло в голову?..

В дверь заглянул Длинный Нос. Подался назад, вновь появился, теперь уже in corpora. Счастливый владелец носа и сам был долговяз — не великан, а дылда. Иных сравнивают со складным метром. А случается, метр — нескладной. Худ, узкоплеч, волосы торчком…

— Обязательно расскажу гере Эрстеду! Но сначала вам, гере Торвен… Добрый день!

— Добрый день, гере Андерсен! Отчего бы вам не присесть?

Длинный Нос махнул костлявой рукой.

— Не стоит! Я… Каждое живое существо — это двигатель, настроенный на работу Вселенной. Нет созвездия или туманности, солнца или планеты, которые бы не ощущали контроля над своей судьбой. Не в расплывчатом астрологическом смысле, а в прямом и положительном смысле физики…

— Сами придумали? — поинтересовался Торвен.

— Да! Только что, у дверей. Слушайте! Во всем мире не существует объекта, наделенного жизнью, — от человека, покоряющего стихии, до муравья, нашедшего соломинку, — который не колеблется в такт движению Вселенной. Единый ритм… Понимаете?

Торвен задумался, склонил голову набок. Уверенно кивнул:

— Нет!

— Ну как же? Это очень просто…

— С полной определенностью могу сообщить вам, гере Андерсен: не понимаю. Я далек не только от поэзии, но и от всякой философии. Однако вижу, что чтение статьи гере Эрстеда о перемещении по проводу электрической жидкости пошло вам на пользу.

— А говорите, не понимаете. Всегда вы так!..

Длинный Нос достал из-под мышки большую, обтянутую тканью папку.

— Статья! Отредактировал, надеюсь, удачно. Держался подальше от поэзии… и всякой философии. Убрал лишние «что» и разнообразил глаголы. Вот!

Папка легла на зеленое сукно.

— Рад за вас. Покажем гере академику — и отошлем в редакцию. Пусть некоторые, с позволения сказать, коллеги скрипят вставными челюстями по поводу «красот стиля». Научные статьи должны читаться! Что толку в мудрости, если ее никто не поймет? Я вам рассказывал про одного профессора, коего я имел счастье слушать в Университете? Ученый муж травил «красоты стиля» серной кислотой и призывал учиться у налоговых инспекторов. Они-де излагают предмет ясно и конкретно!

Торвен встал, засунул руки в карманы, сморщил нос и даже изобразил некое подобие глумливой усмешки.

— По младости лет я, грешным делом, задумывался о пользе серной кислоты для вытравливания идиотизма. Идея не прошла — всей промышленной мощи Европы не хватит для одной маленькой Дании… Ханс, вы не у полицейского пристава. Не стойте столбом, садитесь!

Гость подчинился.

— Гере Эрстед хочет заказать вам статью о телеграфической связи. В последние годы, если помните, появились интересные разработки Ампера, Фехнера — и особенно барона Пауля Шиллинга. А наши святоши заявили, что телеграф окончательно погубит нравственность. Решили, поди, что им станут присылать девиц из Парижа по проводам. Кислоты бы!.. Однако, гере Андерсен, почему я не слышу доклада о ваших успехах? Надеюсь, не опоздали на встречу с обер-камергером Гаухом?

Длинный Нос качнулся на стуле, вызвав жалобный скрип.

— Лучше я сказку напишу, дядя Торбен. «Поэт и камергер». Сюжет стар, как мир. Нищий поэт приходит к важному и толстому вельможе, дабы попросить место библиотекаря. Вельможа ненавидит поэзию. Но прямо отказать не может — поэт хоть и беден, однако известен…

Торвен слушал молча. Смотрел не на гостя — в окно. Исчезла усмешка, затвердели скулы; пальцы дрогнули, сжимаясь в кулак.

— …вельможа сладко улыбается, разводит руками и говорит то-о-о-оненьким голоском: «Ах, дорогой наш Ханс Христиан Андерсен! Не заставляйте меня совершать преступление перед Музами! Вы слишком талантливы для такой тривиальной должности, как библиотекарь!..»

— Это он, положим, зря. Я вам обещаю, Ханс… У сказки будет иной финал.

— Конечно! Придут благородные разбойники, разложат костер, поджарят обер-камергеру пятки и заставят петь «Марсельезу». Тот хрипит, визжит, пускает петуха — и наконец подписывает распоряжение о зачислении бедного поэта на службу. Стоит ли, дядя Торбен? Ну, какой из меня библиотекарь? Я лучше открою кукольный театр. Я еще в школе, в Оденсе…

— Гармонику не хотите? — съязвил «дядя Торбен». — Как у савойяра? Купим вам обезьянку и попугая — билетики Счастья вытаскивать…

Ханс расхохотался.

— Точно! «А превалит тибе щастя, залатой-сиребреный!» Гармоника устарела, теперь с шарманкой ходят. Песня есть немецкая — «Шарманте Катарина». Помните?

Прелестной Катарине фиалки я принес,
Она ж мне изменила до самых горьких слез.
Пойду на речку Везер, там брошусь в омут я.
О, злая Катарина, сгубила ты меня!