Механизм времени

Отсмеявшись, поэт дернул себя за кончик безразмерного носа.

— В Италии есть кукла — buratino. Вроде как pet-rushka у русских. Сошью балахон и склею бумажный колпак. Нос — в наличии. Пойду по дворам…

— Все шутите?

— Нет, не шучу. Давно хотел уехать. Я — патриот, я люблю нашего старого доброго короля… Но, ей-ей, прогнило что‑то в Датском королевстве! Мысль, конечно, не новая…

— Надеюсь, вы имеете в виду исключительно климат.

Торвен снял верхнюю папку, отложил в сторону, передвинул чернильницу. Ладонь ударила о зеленое сукно.

— Гере Эрстеда беспокоить не станем. Схожу‑ка я прямо к королю. Счастье Дании, что она — маленькая. Его Величество Фредерик VI порой снисходит до бесед с верноподданными. Вы правы, Ханс. Вам стоит на год-другой уехать, поглядеть мир. Уверен, король раскошелится на стипендию. Он в некотором роде — мой должник.

— Стоит ли, дядя Торбен?

Ханс указал на бронзовую чернильницу.

— И про нее можно написать сказку. Представляете, сколько она видела? Ее чернилами писали любовные письма — и подписывали приговоры. Однажды ей захотелось сочинять самой. Но все, кто был рядом, подняли старушку на смех. Не думаю, правда, что такое станут читать. Чернильница — не Нельская башня… Дядя Торбен! Не ходите к королю. Все мы любим Фредерика, особенно когда он трезв. Но Его Величеству сейчас не до мелких забот. Он изволит враждовать с собственным кузеном, с либералами, репортерами, гренландцами, фаррерцами… Казна пуста — Дании уже перестали давать в долг. Да, он помнит вас, вы воевали за Данию…

— Не в этом дело, Ханс, — тихо возразил Торвен. — Воевал, как все. Нет, хуже. Мои сверстники ходили в штыковые, а я после первой царапины отсиживался в Главной квартире. Адъютантишка…

— Во вражеской Главной квартире, — уточнил поэт. — Думаете, не знаю? Не ходите! Его Величество редко отдает долги. Обойдусь! Куплю дорожные башмаки на двойной подошве, веревку попрочнее… Нет-нет, я ни на что не намекаю. Просто без веревки не могу — пожара боюсь. Представляете, в гостинице пожар, а я — на втором этаже?

— Представляю…

Ханс любовался вдохновившей его чернильницей. И не заметил, как исказилось лицо собеседника.

— Вполне представляю. Пожар, страшный Белый Тролль…

Отличавшийся прекрасным слухом поэт решил, что ему почудилось. С какой стати дяде Торбену поминать троллей? Хотел переспросить — и не успел.

— Ага, вы уже здесь! Прекрасно, прекрасно!

Шагов на лестнице они не услышали. Поэту рассеянность простительна, а вот Торвен впервые допустил подобную оплошность. Кажется, беседа его излишне увлекла.

— Пре-крас-но! — повторил академик Эрстед, чудом «вписываясь» в тесную «караулку». — Вы оба мне очень нужны. Андерсена забираю немедленно…

Халат нараспашку, ночной колпак — набекрень, на шее — мокрое полотенце. Случайный гость, попади он в дом академика, решил бы, что столп науки изволил мирно почивать до полудня. Но поэт и помощник рассудили иначе. Гере Эрстед, как это часто случалось, встал среди ночи, в домашних тапочках прошел в лабораторию — и очень поздно вспомнил про часы.

Побриться все-таки успел. Розовые, несмотря на возраст, щеки были вызывающе гладкими. Возле левого уха белел клочок мыльной пены.

— Что у нас нового, Торвен?

Великий Зануда взял в руки папку, где лежал лист с именем Эвариста Галуа. Взглянул на поэта — и вернул папку на место.

— Новости исключительно о погоде, гере Эрстед. Зюйд-ост-ост.

3

Оставшись один, он не спешил возвращаться к работе. Встал у подоконника, тяжело опираясь на трость, долго смотрел сквозь двойные стекла. Молчал. Наконец, собравшись с силами, вернулся за стол.

Лег на сукно чистый лист бумаги. Перо скользнуло в заскучавшую чернильницу. Оно привыкло выводить ровные, каллиграфически четкие буквы — слово за словом, фразу за фразой. Но вышло иначе. Резкое движение пальцев — и на бумаге появилась неровная черта.

Перо не стало спорить. Хозяину виднее.

Еще черта. Круг. Полукруг. Волнистая линия. Прямая… Бессмысленные, неясные вначале, фигуры мало-помалу складывались в рисунок. Громоздкое тулово с круглой башкой-личиной. Толстый хобот задран вверх. Руки-клешни расставлены, словно монстр готовится сцапать добычу. Перо заторопилось — у монстра объявились щеки-волдыри и глаза-блюдца. Мелкая штриховка на блюдцах…

Выражение? Цвет?

Ах, мой милый Андерсен,
Андерсен, Андерсен!..

Из бокового ящика выглянул стальной поднос. Хозяин кивнул, поднос исполнился гордости и нагло занял центр стола. В руках гере Торвена возникло огниво.

— Веревка, говоришь? Ладно, Ханс. Пусть будет веревка!

Ни в чем не повинный рисунок замер в страшном ожидании. Еле слышный треск огня. Бумага корчилась, чернела, гибла. Обитатели стола, вещи мирные и спокойные, с тревогой переглядывались.

Торвен смотрел в пламя. Покончив с рисунком, язычки огня вопреки законам физики не думали гаснуть. Они росли, крепли, поднимаясь над столом, заполняя комнату…

— Geld ist hin, Gut ist hin, alles hin!