Механизм времени

Лист кончился.

Огюст быстро достал следующий, поднес к глазам… Ну, гражданин Дюма! Нельзя же так! Захотелось немедленно взять фиакр — и мчать в дом чудо-кулинара, прямиком на заветный чердак.

На самом интересном месте!..

Смирив первый порыв, он глубоко вздохнул. Напротив, издеваясь, маячил Дворец Правосудия. Огюст бывал в замке, где творил чудеса штукарь Филон. Дважды — как посетитель на процессах; один раз судили его самого. Неужели все это правда? А если и выдумка, то лихая. Вам бы не пьесы — романы сочинять, мэтр Дюма!

Последний лист был исписан до половины.

Внизу стояло: «Конец второй части».

«— …но почему вы их отправили к Ватерлоо, месье Калиостро?

Филон поправил орден на сюртуке, щелкнул ногтем по короне.

— Не желаю снимать. Из принципа. Калиостро? Нет, мы с ним — не ровня. Он — великий фокусник, я же подхожу к магии скорее как к науке. Еще один способ познания и изменения мира… А Ватерлоо? Там когда‑то было большое сражение. Или еще будет? Впрочем, не вижу особой разницы.

Мы вышли через парадный вход — неспешно, никого не боясь. Караулка пустовала, мушкеты стояли в козлах. Бравые санкюлоты вместе с прочими насельниками Дворца Правосудия наверняка гурьбой неслись к загадочному Ватерлоо.

Я посмотрел на Часовую башню. Механизм Времени… Какое счастье, что ты пока неподвластен нам, людям!

— Ну что, маркиз? Мир?

— Спасибо за жизнь и свободу! — я улыбнулся в ответ. — Никогда не забуду, и детям велю запомнить. Но мир… Миру между нами не бывать, гражданин провидец!

И мы обменялись крепким рукопожатием».

На набережной возле моста играла гармоника. Слепец в широкополой шляпе вращал ручку, а белокурый мальчонка, явный эльзасец, старательно выводил немудреные куплеты — по‑французски, с легким акцентом.

Прелестной Катарине фиалки я принес,
Она ж мне изменила до самых горьких слез…

Шевалье выудил из кармана последний медяк и ловко закинул его в картонную коробку, стоящую на булыжнике.

Пойду на речку Везер, там брошусь в омут я…

4

Зеркало называлось — «psyche».

Такие зеркала вошли в моду лет сорок тому назад. Куда там вошли! — влетели, вбежали, прискакали на одной ножке… В этой ножке и крылся весь фокус. Она позволяла наклонять высокий овал зеркала под разными углами. Силуэт дамы, смотрящейся в «псише», если верить россказням торговцев, получался изящнейший.

Усади корову, найди верный угол наклона — получишь газель!

Металл под стекло лили чуть розоватый. Лицо, бледное как у покойника, отразившись в зеркальной глади, приобретало дивный оттенок персика. Два бра со свечами, укрепленные по бокам, с успехом заменяли сверкание бриллиантов. Глядись, любуйся…

Но время неумолимо. С годами мода на «psyche» увяла. Их вытеснили из жилых домов в ателье, потом — в лавки старьевщиков; хозяйка дома, где проживал Огюст, закупила мебель оптом на дешевой распродаже. Зеркало досталось ей за бесценок. Ореховая рама потрескалась, завитки обломались. С бронзы осыпалось золочение. Левое бра сгинуло; правое еще держалось.

Пододвинув стул, Огюст уселся перед зеркалом.

«„Psyche“ — лучший инструмент для психопатов. Вглядись — увидишь душу. Прелестную бабочку. В палате с решетками на окнах…» Сидеть было неловко во всех смыслах. Он встал, зажег свечи в уцелевшем бра. Поискал наклон рамы, удовлетворяющий его эстетические запросы. Выругался — «Идиот!» — и вернулся на прежнее место.

Естественно, никакой баронессы в зеркале не отражалось. Он напряг воображение: вот она, Бриджит. Нагая, на постели. Нет, лучше одетая, в кресле. Или измученная, на пороге. Три госпожи Вальдек-Эрмоли, в разных позах…

Перебор, дружок. С одной справься, да?

— Ты говорила, это поможет, — подсвеченное справа, лицо Шевалье напомнило черно-белую маску мима. — Не думаю. Больше всего на свете мне хочется встать, одеться — и бежать к тебе. Привязать себя к стулу? Глупо. Подчиниться нелепой, противоестественной тяге? Опасно. Ты велишь лакеям вышвырнуть меня на улицу. И будешь права…