Механизм времени

Взгляды встретились. Нет, Огюст не стал гадать о возрасте таинственного кавалера. Нельская башня, убийца во снах — это театр. А парижская полиция — сугубая реальность. Эминент не напоминал комиссара, но это не повод для исповеди. На карбонария[3] он тоже не слишком походил.

— Сомневаетесь? — улыбнулся Эминент. — Это правильно, господин Шевалье. Мы, собственно, попросили господина Леона пригласить вас, дабы исполнить некое поручение. По нелепой случайности в наши руки попало письмо. Оно предназначалось вам. Прошу!

Конверт возник ниоткуда — упал в протянутую ладонь. Нехитрый фокус заставил Огюста поморщиться. Еще бы пар из ушей пустил! Он хотел уточнить, от кого письмо, что за случайность такая…

Кровь Христова, почерк!

Пальцы дрожали, вынимая листок бумаги. Конверт был уже вскрыт, но Шевалье не стал возмущаться. Все стало мелким, пустым, словно неудачный спектакль. Пляшут строчки, пляшут в немом танце буквы…

«Огюсту Шевалье, 29 мая 1832 года

Дорогой мой друг!

Я открыл в анализе кое-что новое. Некоторые из этих открытий касаются теории уравнений, другие — функций, определяемых интегралами. В теории уравнений я исследовал, в каких случаях уравнения разрешаются в радикалах, что дало мне повод углубить эту теорию…»

Он напрасно обижался. Эварист Галуа написал ему — в ночь перед дуэлью, ожидая последнего в своей жизни рассвета. Прости, дружище, что я смел думать…

Прости!

Читалось плохо — синий свет скорее мешал, чем помогал. Но это было письмо Галуа — настоящее, без «кокеток» и «жалких сплетен». Друг писал о самом дорогом — о математике.

«…Ты знаешь, дорогой мой Огюст, что я занимался исследованием не только этих вопросов. С некоторого времени я больше всего размышлял о приложении теории неопределенности к трансцендентному анализу. Речь идет о том, чтобы предвидеть заранее…»

Шестиугольные снежинки.

Вершины отстоят друг от друга на шестьдесят градусов.

Галуа чуял Смерть. Костлявая торопила, заставляла уплотнять мысли, теснить слова. Ничего, Огюст Шевалье во всем разберется! Если понадобится — и в трансцендентном анализе.

И величины подставит, какие потребуется.

«…Дай напечатать это письмо в „Ревю Ансиклопедик“. За свою жизнь я не раз позволял себе высказывать предположения, в которых не был уверен. Но обо всем, что здесь написано, я думаю уже около года, и слишком уж в моих собственных интересах не ошибиться. Обратись публично к Якоби и Гауссу и попроси их высказать свое мнение…»

Что же ты сделал, Эварист? Что с тобой сделали?

Бумага стала камнем. Огюст заставил себя сложить листок, показавшийся неимоверно тяжелым, спрятал в карман. Завещание друга было простым и понятным. Его работы — стопка бумаг, портфель с медными замками. «Ревю Ансиклопедик». Якоби и Гаусс.

Карл Густав Якоб Якоби, Кенигсбергский университет. Карл Фридрих Гаусс, Геттинген, астрономическая обсерватория.

— Спасибо, господин Эминент. Я могу идти?

— Я не тюремщик. Признаться, мне очень совестно за случившееся недоразумение. Не называйте меня «господином», душой я до сих пор в 1789 году. Той весной я был в Париже — с Демуленом, с Лафайетом. Как здорово все начиналось! А потом — кровь и смерть… Но это не причина опять становиться «господином». После штурма Бастилии я отказался от титула, от фамилии, даже от имени, надеясь начать жизнь сначала. Эминентом меня назвали в Якобинском клубе. В шутку, конечно. Я не Выдающийся, не Совершенный — просто Эминент. С кардиналами прошу не путать, они — «Eminentio».

Огюст слушал, открыв рот. Этот человек заседал в Якобинском клубе? Лично знал Камилла Демулена?! Сколько ему лет? Даже если в 1789‑м Эминент был мальчишкой…

— А я — Шевалье, — заспешил он. — Конечно, никакой не шевалье, я — республиканец, оба мои деда были якобинцами…[4]

Не договорил — застыдился. Что — он? Член Общества с двухгодичным стажем? Два ареста, один судебный процесс? — с оправдательным приговором. А этот человек видел, как брали Бастилию. Он ее брал!

— Обойдемся без «господ»! — Эминент протянул руку. — Республика и Разум, гражданин Шевалье! Или лучше — Огюст?