Механизм жизни

— Увы, — портье шуршал страницами. — Среди наших постояльцев сия госпожа не числится.

— Вы уверены?

— Мне очень жаль, мсье…

Снаружи его ждали. К троице «хлыщ-толстяк-паяц» добавился легион новых бесов. Сразу взять клиента в оборот они не рискнули, ибо Огюст решительно направился к квартальному. Тот с интересом следил за развитием ситуации. Не дойдя до надзирателя каких‑то пяти шагов, молодой человек резко сменил направление — и свернул в переулок. Бесы кинулись было вдогонку, но отстали, признав поражение.

Позади добродушно хохотал квартальный:

— Ай да французик! Молодца! Обставил вас, мазуриков…

Неудача преследовала Огюста. Портье листали регистрационные книги: нет, не значится. Ноги устали. Несмотря на заверения, что «тут все рядом», он изрядно отмахал по городу. В животе угрюмо бурчало — пообедать Шевалье не успел.

У Демутова трактира, последнего в списке, Огюсту предложили сераль пейзанок, жаждущих большой и чистой французской любви, набор столового серебра, «лучший опиум из Англии», коллекцию непристойных миниатюр «Сны Бомбея» и чудо прогресса — тульский samovar. Шевалье с трудом вырвался из лап доброжелателей и нырнул в двери заведения.

— Вальдек-Эрмоли? Увы, мсье…

«Приплыли», как выразился бы капитан Гарибальди.

— Вы в затруднении, душа моя? Нуждаетесь в помощи?

Рядом обнаружился один из дежуривших у входа бесов, который опиум и «Сны Бомбея». Он разительно изменился: был майский жук, стал светский лев. Грива каштановых, с проседью, волос, мужественное лицо, щеки гладко выбриты… Сетка багровых жилок на носу и скулах, изобличая любителя выпить, внушала собеседнику доверие: кто из нас без греха?

Фрак он носил на два размера меньше, чем следовало.

— Нет, — Огюст на всякий случай отодвинулся. — Разве что вы занимаетесь частным сыском…

— Я, Яков Брянский? — свое имя лев произносил торжественно, басом, по‑ослиному растягивая в «Иа-а-ков». — Частный сыск?! Уморил, голубчик! Сразил каленою стрелой! И в страшном сне…

Отсмеявшись, он ухватил Шевалье под локоток:

— Внемли, душа моя. В поисках истины, а тем паче человечка, Господь вас упаси от приватных сыскарей… Все они прохвосты! Жулики! Это вам говорит Брянский, а он знает толк в жизни! За ваши денежки они найдут разве что шкалик водки…

— Куда ж мне обращаться? — Огюст был сбит с толку. — В полицию?

— Да ни боже ж мой! Этак вы сами в Сибирь загремите. Все зависит от того, душа моя, кого именно вы ищете. Ежели, к примеру, это благонамеренный дворянин, — лев заговорщицки подмигнул, — а тем паче дама…

— Угадали.

— Триумф! Ликование народов! — Французский льва оставлял желать лучшего, но выбора не было. — Вы — любимец Фортуны, душа моя! Вы нашли драгоценный алмаз! Подобрали в пыли! Разрешите представиться: Брянский Яков, сын Григорьев, — он раскланялся, отчего фрак опасно затрещал. — К вашим, знаете ли, разнообразным услугам.

— Огюст Шевалье. Но вы сказали…

— Сказал! И на плахе повторю: сыскари — прохиндеи! Всеконечные шарлатаны! Брянский же не таков, нет! Сам Каратыгин рыдал, как дитя, внимая моему монологу! Великий Мочалов клялся: Брянский, ты гений! Пред государем-императором лицедействовал…

— Вы актер? — Шевалье не удалось скрыть разочарования. — Как же вы беретесь помочь мне?

— Ах, чистое сердце! — лев прослезился от нахлынувших чувств. — Сразу видно: сущий вы младенец! Дабы сыскать даму в Петербурге, надо быть вхожим в свет. Понимаете? Вхожим! Уж кто и вхож, как не Яков Брянский?! Где блистают дамы? Верно, душа моя: балы да театры! А кто всюду зван? везде желанен? Кого привечают, как родного? И кто всей душой жаждет вас осчастливить?

Он взял паузу, дожидаясь ответа. К сожалению, Огюст молчал, и актеру пришлось раскрыть эту невероятную тайну:

— А никто боле, кроме Якова Брянского! Так и запомните: никто! Славь, Муза, героя!

Напор актера потрясал. Такой человек мог быть полезен. Но голос осторожности звучал даже сквозь бурю и натиск подержанного льва.

— Допустим, вы убедили меня. Как дорого вы цените свои услуги, мсье Брянский?

— Ах, оставьте! Кто говорит о деньгах?! Неужели вы так меркантильны, душа моя? Не верю!

Актер тряхнул гривой. Он сделался прям, как столб, упер руку в бок и демонстративно отвернулся от собеседника; верней, повернулся к нему в профиль. Слова сорвались с губ Огюста прежде, чем молодой человек успел оценить театральность позы:

— И в мыслях не имел вас оскорбить!

— Я знал, знал! Ваши помыслы чисты! — воспрял лев, заключая Шевалье в объятия. Треск фрака служил ему аккомпанементом. — Что деньги? Прах! Металл презренный! Моей наградой будет лишь одно — двух любящих сердец соединенье! Но опасенья ваши мне понятны: вокруг кишат мздоимцы и плуты. Я ж не таков! Я злата не ищу. Я вас люблю, как сорок тысяч братьев! А посему отбросьте колебанья! Так трусами нас делает сомненье, и начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют наше к ним расположенье… Вот вам залог моей сердечной дружбы!

Он царственным жестом протянул Огюсту кусок картона.