Мехмед Синап

До поздней ночи Синап и его люди мчались к скалистой Чечи. Синап сгорал от нетерпения. Ему казалось, что за два дня его отсутствия случилось что-то важное, роковое.

Но ничего не случилось. Величавый покой, сотканный из цветов, горных шумов и чистого, прозрачного воздуха, попрежнему лежал над землей.

Глава пятая ТРЕВОГИ СУЛТАНА ПРОДОЛЖАЮТСЯ

1

Написав письмо Синапу, Кара Ибрагим успокоился. Ему казалось, что он отомстил за похищение Гюлы, ибо иного зла от разбойничьего главаря он не видел. Но и этого было довольно, чтобы уничтожить бунтаря, и для этой цели он готов был пожертвовать своей головой.

Прошло много времени, но он не забыл обиды. Особенно его тревожило то, что Синап знал о его прошлом, которое Кара Ибрагим скрывал от своих сограждан.

Он не хотел, чтобы другие знали о его деяниях в свите Пазвантоолу, об отличиях, которые он получил, или о его последних подвигах, благодаря которым он награбил много денег и сделался окружным начальником.

Он вскоре снова вызвал Дели Софту и Метексу Марчовского, чтобы поделиться с ними своими административными заботами. Оба излюбленные советника явились, как всегда несколько встревоженные неожиданным приглашением начальства.

— Вот чего требует, господа, этот нечистый сын ислама: чтобы паша прислал ему двести вьюков зерна, — тогда он готов разговаривать с нами! Вот мерзавец!

Он весь дрожал. Как? Власть дожила до того, что ей приказывают вчерашние голоштанники?

— Да ведь если судить по закону, Ибрагим-ага, — сказал Дели Софта, — то человек прав: что же и заставляет этих людей бунтовать, как не голод? И мы бы поднялись, будь мы на их месте: хорошо, что в нашем краю земля родит и то и другое и мы не голодаем.

— Браво, Дели Софта, хорошо сказал! — произнес Кара Ибрагим, холодным взглядом окинув собеседника. — Иной бы подумал, что ты потакаешь Синапу и творишь его волю!

— Нет, Ибрагим-ага, я ему не потакаю, но говорю, что когда люди дохнут с голоду и у них темнеет в глазах, то они сами не сознают, что делают. Ведь говорит же пословица: голодный пес и печку порушит. Правда, чечинцы не только развалили печь, но и подожгли дом, и пожар разлился по всему государству. Голод — плохой советчик, так гласит старая истина, которую пашам пора бы знать!

— Меж нами будь сказано, Дели Софта, я за пашей и понюшки табаку не дам, — переменил тон Кара Ибрагим. — Но ведь надо же нам защищать дин-ислам?

Кара Ибрагим вынул официальную бумагу, развернул ее и сказал:

— Вот! Сколько времени прошло, Метекса, с той поры, как мы читали первый фирман падишаха, отца нашего?

— Да месяцев шесть, Ибрагим-ага.

— Подумай! За шесть месяцев зло не только не умалилось, а еще возросло! Вот что пишет наш высокий повелитель: «Гнев моей императорской особы до крайности возбужден против непокорных и поднявших голову разбойников, ибо они вместе с христианами подрывают основы моей державы».

— А! — произнес Кара Ибрагим, пригнувшись к узенькому окошку. — Однажды их уже помиловали, мерзавцев. Вот, слушайте: «Они полагают, что если лицемерно будут просить моей высочайшей царской милости, то их помилуют. Однажды они уже это сделали хитростью и обманом, и им были прощены их преступления...»

— Тю! — перебил себя Кара Ибрагим. — Султан, султан, есть ли у тебя мозги в голове?..

И он прикусил губу от досады при мысли, что и на сей раз разбойники могут вывернуться. Потом продолжал:

— «...и теперь, как видно, в благодарность за мое государево великодушие, они начали еще с большим ожесточением тиранить бедную и беззащитную райю, нападают, разрушают, грабят и опустошают города и села в прекраснейшей области моей империи...»

— Тц-ц-ц! — причмокивал языком Метекса; заразившись страхом Кара Ибрагима, он молчал или только поддакивал. — Какие времена... какие черные времена!..

— Постой, постой, слушай дальше, — остановил его мягким жестом Кара Ибрагим: «Уже в первый день высочайшего помилования они хищной стаей налетели и вторично наводнили города: Хасково, Султан-эри, Гюмюрджину, Чечлиян, Аху-Челеби, Энидженскую гору и часть неврокопской равнины до города Неврокоп. А указанная Энидженская гора со всех сторон захвачена этим неистовым сбродом».

Да! Это были не игрушки, а бунт, истинный бунт против власти султана, за какую-то новую власть, которую голодные толпы противопоставляли в своем воображении султанской!

Жить без султана! Без визирей! Трое агентов власти недоумевали, как же возможно, чтоб не было султана, заптиев, сборщиков податей, — да ведь это значило бы, что наступил конец света... В дальнейшем падишах раскрывал перед своими чиновниками плачевное положение государства, стоящего перед судом своих угнетенных подданных...

— «Всюду, где они проходили, они все превращали в прах и пепел огнем и мечом, жгли, убивали, грабили. Кроме того, эти разбойничьи орды окружили и начали нападать и на города Гюмюрджину, Димотику, Фелибе и Пазарджик-бей».

Приостановив чтение, Кара Ибрагим вопросительно скрестил руки на груди. Потом сказал:

— Это, господа, истина! Нечего закрывать на нее глаза.