Мекленбургская принцесса

Анна София, раскрыв рот, слушала откровения мекленбургской принцессы, на какое-то время забыв о её возрасте. Какие-то суждения показались ей не лишенными смысла, другие просто были повторениями ей тайных чаяний, третьи настолько поразили её своей оригинальностью, что она поневоле к ним прислушалась.

Старшая дочь курфюрста была натурой страстной и увлекающейся. Её душа и сердце требовали действия, а положение диктовало необходимость покорности и смирения. Совмещать это было трудно, и она тщательно скрывала от других свои мысли. И вдруг — маленькая девочка так спокойно и здраво рассуждает о том, о чем она и думать боялась, не то, что говорить. Тут было о чем задуматься. В смятении она дослушала Клару Марию и отправилась к себе. Слезы её высохли, а в глазах зажегся огонь.

Шурка проводила Анну Софию скептическим взглядом и продолжила свой путь. Оказалось, что пока она беседовала с девушкой, Марта успела вернуться и ждала дочку в комнате.

— Где ты была? — встретила она её вопросом.

— Этот дворец такой большой, — пожала плечами принцесса. — Я просто немного заплутала. А что ты сказала гонцу?

— Что с нами всё в порядке и передала письмо для твоей бабушки. А теперь давай переодеваться, пока ты не измяла свой наряд. Он тебе еще пригодится.

Девочка покорно стояла перед матерью, давая ей возможность расстегнуть крючки, а кое-где и распороть нитки, а затем выскользнула из платья и, оставшись в одной сорочке, пошлепала к обычной одежде. «Что-то меня опять потянуло устраивать чужую личную жизнь» — запоздало подумала она. — «Может, мне брачное агентство открыть?»

Маркграфиня не забыла о своей идее заказать портрет принцессы Клары Марии и немедленно занялась поисками достойного живописца. Увы, художников в Берлине было не так много, а хороших и того меньше. Заезжих мастеров из Голландии в это время тоже не случилось, но тут на помощь пришел случай. В столице Бранденбурга проездом оказался Генрих Болланд, возвращавшийся из Кенигсберга, где только что закончил работу над портретом герцога Альберта Фредерика, к себе в Байрейт.

Он, можно сказать, был придворным художником прусского герцогского дома и, попав в Берлин, не мог не зайти во дворец, чтобы засвидетельствовать своё почтение дочери своего сюзерена.

— Как хорошо, что вы зашли, мастер, — обрадовалась Анна. — У меня есть для вас маленькая просьба.

— Ваши желания — закон для меня, — почтительно поклонился Болланд. — Вы, Ваша Светлость, вероятно, хотели бы заказать свой портрет?

— Верно, но не свой.

— Тогда чей?

— Посмотрите, мастер, вон туда.

— На детей?

— Да.

— А кто это?

— У нас гостит герцогиня Мекленбургская Катарина…

— Это дети Странника?

— Именно.

— Я слышал, при их дворе часто работали многие знаменитые голландцы.

— Это верно, мой друг, я даже слышала, что Катарина Шведская приглашала самого Абрахама Блумарта, чтобы тот написал портреты принца Карла Густава и принцессы Евгении. Но посмотрите внимательнее на старшую девочку. Да-да, на ту, которая играет со щенком.

— И кто же она?

— Это старшая дочь Иоганна Альбрехта — Клара Мария, родившаяся еще до того, как он женился на дочери шведского короля.

— Подождите, это та самая принцесса, о чудесном спасении которой от разбойников нынче толкуют на всех углах Берлина?

— Да, мастер, и я хотела бы, чтобы вы написали её портрет. Разве вас не прельщает возможность бросить вызов знаменитому голландцу?

— Вы искушаете меня, Ваша Светлость!

— Так мы договорились?

— Вы еще спрашиваете!

Живописец с энтузиазмом принялся за дело и для Шурки наступили тяжкие времена. Теперь каждый день ей приходилось по нескольку часов позировать мастеру Болланду. Ситуация усугублялась тем, что герцогиня Катарина собиралась как можно скорее покинуть Берлин, с тем, чтобы начать подготовку к переезду в Москву. Однако, не желая обижать гостеприимную хозяйку, она всё же согласилась задержаться на несколько дней, необходимых для работы придворного художника.

— Ваша Светлость! — старался урезонить принцессу Клару Марию мастер. — Не могли бы вы не шевелиться? Иначе ваше изображение будет далеко от идеала.

— Могу себе представить, — хмыкнула Шурка.

— Вот и стойте смирно.

— Слушаюсь и повинуюсь!

— Нет, это решительно невозможно! — всплеснул руками портретист, когда его модель в очередной раз дрогнула. — Вы ни секунду не желаете находиться на месте…

— Простите, мастер, — повинилась девочка, — но мне ужасно трудно стоять подобно истукану. Кстати, можно мне посмотреть на вашу работу?

— Смотрите, — пожал плечами художник — довольно почтенного вида дяденька примерно сорока лет от роду.

— Это что же, — изумилась непоседа, — вы только-только начали моё лицо?

— Разумеется! Мне от вас больше ничего не нужно. Для того чтобы написать платье, я найду более спокойную натурщицу. Пока же я напишу эскиз с вашим лицом, а позже перенесу его на основное полотно.

— Неужели у меня такой глупый и напыщенный вид? — снова нашла к чему придраться непоседа.

— Это парадный портрет, моя госпожа. Вам полагается быть на нем важной и величавой, как это подобает принцессе!

— Скука смертная!