Мексиканский для начинающих

Листовки бесконечно кружились и порхали. Мнимый Гаврила надтреснуто орал: «Да здравствует Пангея! Да здравствует Якутия — центр новой жизни! Вкладывайте сбережения в тектоническую активность!»

Утесообразные хлопцы скидывали со скалы командированных ныряльщиков. Хозефина кормила грудью мнимого Гаврилу Второго, и тот мужал на глазах. А в толпе недоумевали — многим хотелось вложить сбережения в верное дело, но что за Якутия такая? Где она? На границе с Алжиром или в Центральной Америке рядом с Ямайкой? Пошли споры, размолвки. Сероштанов лупил худенького француза кукурузным початком, приговаривая: ешки-трешки, сам якут!

Американцы складывали своими телами большую эмбаргу. Группа шиитов раздувала костер из листовок, намереваясь спалить суннита. Фундаменталисты и ортодоксы хватали за грудки мормонов и адвентистов седьмого дня.

Назревало крупное коммунальное побоище. И трудно было решить, какая активность его провоцирует — солнечная, тектоническая. Или активность конца тысячелетия. Что-то сломалось, дало трещину.

Биплан заходил в пике, готовясь сбросить успокоительную бомбу.

— Пора, пора, Васенька, по нашим норам, — сказала мудрая тетя Буня.

Указующий перст

— Что тут написано? — спросил Васька, когда они проезжали мимо громадного рекламного щита, на котором крепко обнималось бесчисленное множество людей всех возрастов и национальностей. — Штучки мнимого Гаврилы?

— В Акапулько каждый может встретить богатого и престарелого любящего вас родственника, — задумчиво перевела тетя Буня.

— Ничего рекламка! — развеселился Васька. — Хотел бы поглядеть на человека, сочинившего этот бред! Да еще, небось, кучу денег огреб!

— Не будь таким скептиком, Васенька, — чего только в жизни не случается, поверь бабке! Кстати, как ты относишься к деньгам?

— В общем-то, хорошо — когда их нет. И плохо — когда есть.

— Что за чушь!? Будь любезен — растолкуй!

— Ну, когда нету, как сейчас, к примеру, я думаю — вот бы появились! заведу копилку на черный день, буду считать, сколько за месяц расходую, экономить и беречь. Обстоятельно, хорошо думаю. А когда деньги есть, после зарплаты, трачу до копейки — варварски. Могу за час. Наверное, это плохое отношение.

— Отчего же, — возразила тетя Буня, — в нем есть своя прелесть. Но с возрастом, увы, проходит.

— С возрастом жизнь проходит! — заявил Васька, подозревая, что цитирует какого-то классика типа Агнии Барто.

Тетя Буня промолчала. На стареньком ее челе отражалась масса сомнений. Достав из бара бутылку, она приложилась, умело и расчетливо булькая.

— Хочу открыть пару секретов. Лучше сказать — две тайны. Думаю, время пришло.

— Звучит угрожающе — время пришло! — повторил Васька. — Я заметил, что в Мексике нет уличных часов. То ли время у них еще не пришло, то ли уже отвалило…

— Слушай и не перебивай! — приказала тетя Буня. — Не хотела говорить сегодня. А раньше-то и не могла — опасно было. Знай, Васенька, я… — она с трудом перевела дыхание, — я — твоя двоюродная бабушка!

— Кто же тогда я? — глупо спросил Васька.

— А ты, балбес, мой внучатый племянник, — и тетя Буня поцеловала его в щеку. — Соображай быстрей и обними бабку.

— Сначала выпью! — Васька хлебнул из бутылки и поперхнулся. Ему стало неловко — до полного покраснения. Он застыдился пить при тете Буне из горла. И это со всей очевидностью говорило о том, что она не соврала, что она — подлинная, без дураков, двоюродная бабка!

Они бросились, как на плакате, в объятия. Бабка Буня, подобно исхудавшей канарейке, оказалась так мала на ощупь, что все время проваливалась Ваське под мышку.

— Жить мне осталось считанные дни, — сказала она, отстранившись. — Плоть, черт ее дери, испаряется! Еле душа держится. Видишь, не моргаю, чтоб не отлетела. И пора открыть вторую тайну: все, что я имею, завещаю тебе, Васенька. Записано в бумагах и печатью прихлопнуто…

— Баба Буня, зачем об этом.

— А должен ты знать, что после смерти моей остается тебе во владение дом на берегу Средиземного моря, ресторан в Тель-Авиве, магазин женского белья в Париже, книжная лавка в Лондоне и Малый театр в Москве.

Васька, ковыряя в носу с вполне безумным видом, задумчиво спросил:

— Почему не Большой?

— Прости, старуху — не потянула, — обиделась баба Буня. — И оставь в покое нос! Тебе, Васенька, пригодятся хорошие манеры — хотя бы для того, чтобы снять три миллиона в цюрихском банке.

Он оцепенел, как жучок, которого тронули пальцем. Только Ваську-то не пальцем, а перстом, перстом!

— Эй-эй! — теребила его баба Буня. — Наградил Господь слабонервным племянником! — Дзынь, дзынь! Ваша, гражданин, остановка! — шумела она. — Вася, надо прощаться! Я улетаю — пожалуй, не свидимся в этом мире. Вот адреса, телефоны и десять тыщ на мелкие расходы. — И она приникла к Ваське, как сухой желтоглазый лист. — Прощай, мой друг, не делай глупостей, хотя без них невозможно. Будь осмотрителен и легкомыслен. И вспоминай двоюродную бабку!

Стоя на тротуаре, Васька смотрел, как лимузин бесшумно разгоняется по бульвару, исчезая средь пальмовых теней, растворяясь в горячем колыхании бесконечного дорожного миража.