Мексиканский для начинающих

Шурочка присела на мягкий пуфик, выпростав из-под простыни ноги, в форме которых, от коленки до мизинца, таилось столько притягательного, зовущего, соблазнительного и поющего, столько неописуемо-невысказуемого, что у Васьки дыханье сперло. Не в первый раз он видел эти ноги. Но вытекавшие из-под скромной простыни, они обретали магическую приворотную силу, перед которой не устоял бы бесплотный призрак, не то что обуянный кроликом Точтли. Он упал с кровати и, как мышка-норушка, расторопно, с заминками, с приглядом и принюхом близился к Шурочкиным ногам.

Просто хотелось их съесть. Как леденец на палочке — медленно, медленно, наслаждаясь и растягивая постепенность, ощущая языком малейшее желание леденца, — повернуть его так или этак и где посильнее лизнуть.

— Стой! — приказала Шурочка, отбросив простыню. — Все это будет твоим!

И она приосанилась на пуфике, повела плечами и бедрами, показывая — что именно.

— Но только в том случае, если исполнишь обещание! Твои уши…

— Господи! — взмолился Васька, приникая, как отравленный анчаром. — Я на все готов. Сегодня же отдамся Пако! Но объясни, за ради бога, смысл ушей!

— Другой разговор! — улыбнулась Шурочка, как Иудифь, отрубившая-таки голову Олоферну. Да, Васькина валялась у ее ног, согревала руки. — Смысл ушей бесконечно интимен, мой дорогой, но я скажу. В постели, когда вершится акт любви, мне позарез нужны большие уши. Лишь ухватившись за них, могу я удержаться в этом мире. Иначе я лечу в небытие, скрываюсь в преисподней, лежу, как хладный, хладный труп. Ты видишь, уши — не капризы!

— Погоди! — сообразил Васька. — Есть выход — надеваю сомбреро и держись за поля!

— Во-первых, это дико — трахаться в сомбреро. Мне будет казаться, что я кобыла! Мы же с тобой не деревенские ковбои! — сказала Шурочка с некоторым раздражением и накинула простыню, чувствуя, как голова ускользает. — А во-вторых, от моей страсти любые поля разлетятся в пух и прах. Мне для любви, повторяю последний раз, необходимы крепкие большие уши! А тебе, вижу, хладный труп! Ты некрофил?

— Нет! — ужаснулся Васька. — Скорее к Пако — пусть точит, сволочь, скальпеля!

Где стол был яств

— Мы готовы и не боимся! — отрапортовала Шурочка с видом пионервожатой, притащившей октябренка на прививку.

Пако, вероятно, только что принял душ и накинул белый махровый халат, очень напоминая пуделя в попонке. Он был свеж, как чуть надкушенное эскимо.

Но Ваське этим розово-серебряным рассеяным утром Пако виделся в новом свете. Так случается — в крайних ситуациях вдруг открываются глаза. К примеру, есть у тебя приятель стоматолог, что ни в коей мере не сказывается на отношениях до тех пор, пока не распластаешься в зубоврачебном кресле под дискантом поющим сверлом, под термоядерным светом ламп, под его, якобы приятеля, неузнаваемым обликом, в котором чрезмерный профессионализм совершенно стер черты сотрапезника, собутыльника, собабника.

Махровый халат казался операционным, а Пакины руки — окровавленными.

— Здесь оборудован кабинет для медицинской практики. Не будем терять время! Вперед, друзья! Вперед! — воскликнул Пако, как дитя, завидевшее на горизонте капитана Гранта.

И они двинулись по асьенде, соблюдая Ваську под конвоем. Он ни о чем не думал, то есть, скорее обо всем, как ведомый в газовую камеру. Чувства то обострялись беспредельно, то разом притуплялись, — углы коридоров казались то слишком острыми, то безобразно тупыми, мраморные плитки пола, как надгробные, были тяжелы и висли на ногах, белые стены резали по живому, а потолок уплывал ввысь, замирал на мгновение и, подобно коршуну, падал, хватая, коверкая.

Каркая и чертыхаясь, вылетел из темной ниши метисный попугай и пристроился пешком. Шурочка оглядывалась и шикала, но тот лишь надувался и говорил: «Порфавор, кабронес»,[39] как бы предлагая стыкнуться. Впрочем, разбираться с ним было некогда. Они вошли в большую комнату, посреди которой стоял длинный, в три человеческих роста, белый стол, обтянутый клеенкой.

Много раз Васька входил в комнаты со столами. И все они, как правило, радовали. Этот длинно угнетал.

— Раньше тут была трапезная для гостей дона Хосе де ла Борда, — сказал ни к селу ни к городу Пако. — Однажды за этим столом умер турецкий посланник, подавившись манговой костью. Немудрено! Вы видели кости манго? Раз попав в дыхательные пути, застревают навеки. Ее так и не удалось извлечь из турецкой гортани. Рассказывают, что на могиле посланника выросло манговое дерево. Как символично!

— Ближе к делу, — вздохнула Шурочка. — Тимирязев!

— Склифосовский, дорогая, — поправил Васька, не терпевший фольклорных искажений. — И не к делу, а к телу. К моему. Валяй, Лобачевский, лоботомируй!

— Да-да, — спохватился Пако, — теперь стол используется для трехместных операций. Знаете, поточная методика. Чтобы не менять постоянно инструменты. Поверьте, очень удобно. Особенно, когда пришиваешь носы — у меня ведь носовой уклон…