Мелгора. Очерки тюремного быта

Тем не менее, Хайруллу осудили на девять лет усиленного режима, семь из которых к моменту нашего знакомства он уже отсидел.

Это был невероятно энергичный, хлопотливый зек.

Карманы его широченных, длинных не по росту, отродясь не глаженых мелискиновых штанов пузырились от толстых пачек замусоленных газетных и журнальных вырезок с какими-то разоблачающими, по мнению Хайруллы, советскую власть статьями, письмами, отпечатанными на официальных бланках ответами на его обращения и жалобы в самые высокие инстанции, вплоть до ЦК КПСС и Верховного Совета СССР.

Почти ежедневно он входил ко мне в кабинет и торжествующе клал на стол очередную вырезку из газеты. Все они касались каких-то нарушений, допущенных представителями органов государственной власти. А поскольку о подобных вещах в начале восьмидесятых годов писали не часто, Хайрулла выписывал в зону невероятное количество центральных газет и журналов. Наиболее вопиющие факты он старательно подчёркивал красным карандашом, обводил в рамочку, и, тыча грязным пальцем в печатные строчки, вещал:

— А вот ещё прочтите, гражданин доктор, что ваши коммунисты вытворяют!

И хотя я никогда не был коммунистом, Хайрулла клеймил меня как пособника «преступного режима», восклицая с пафосом:

— Как вы, человек гуманной профессии, врач, можете служить этой власти?!

Впрочем, безнадёжным «пособником режима» меня Хайрулла, по-видимому, не считал, а потому и старался, как говорили тогда, «распропагандировать».

Но известен стал высокому тюремному начальству далеко за пределами Мелгоры Хайрулла не поэтому. Свои обвинения в адрес администрации колонии, руководителей МВД и Советского Союза он фиксировал в виде татуировок на теле. «Раб КПСС» тогда накалывали себе на видимых частях тела многие уркаганы. Но Хайрулла пошёл дальше. На лбу его вкривь и вкось красовалась татуированная надпись «Медведь — убийца». Из-за оригинальности фамилии «хозяина» зоны это обвиняющее утверждение смахивало на подпись под клеткой грозного животного в зоопарке. А при тщедушности Хайруллы выглядела и вовсе комично.

На груди Хайруллы было вытатуировано «письмо председателю КГБ СССР Ю.В. Андропову». С текстом, разоблачающим происки оренбургских тюремщиков. На спине, плечах, руках и ногах, занимая всё свободное место, густо теснились наколотые фамилии ответственных работников УВД и МВД с краткими комментариями, вроде: «преступник», «фашист», «душитель свободы».

Кстати, по существующим в те годы инструкциям, татуировки на теле осужденных, носящие «нецензурный, антисоветский или оскорбительный характер», подлежали принудительному удалению. После того, как Хайрулла добавил к своему списку фамилию начальника УИТУ (управления исправительно-трудовых учреждений) с определением «пособник Берии», его отправили в тюремную больницу. Однако, как рассказывали мне позднее, удалять татуировки из-за их многочисленности не стали. А перевели Хайруллу в психбольницу тюремного типа. Где он, судя по всему, и сгинул навечно.

Ибо, останься Хайрулла жив, то наверняка принял бы в грянувшей вскоре перестройке самое активное участие. При его энергии, расписанной внешности, он непременно бы частенько попадал в объективы телекамер. А может быть, и в политические деятели, депутаты какие-нибудь на популярной в те годы критике КПСС, пробился. Но я, увы, о нём ни разу не слышал. Значит, не дожил до своего звёздного часа…

17.

Сроки лишения свободы у большинства заключённых на Мелгоре были огромные — десять, пятнадцать лет лишения свободы. Приговоры в три, четыре года считались тогда среди зеков смехотворными. Впрочем, советская власть вообще была щедра на жёсткие приговоры. Вот картинка с натуры тех лет.

Начало 80-х, Соль-Илецк, колония особого режима (теперь это известный на всю Россию "Чёрный дельфин"). По продолу ходит невероятно длинный, за два метра, и страшно худой зек-"полосатик". В руках у него буханка хлеба-«кирпичик», он откусывает от неё на ходу. Половину уже съел. На табурете сидит старый прапорщик. Маленький, но с роскошными, "будёновскими" усами, закрученными вверх. Говорит хрипло зеку:

— Задолбал ты, чего маячишь?!

— Да, дядь Вась, три Петра отсидел, пятнадцать лет от звонка до звонка, освобождаюсь сегодня… Рамсы попутались!

— Подумаешь, пятнашка… У нас давеча басмач помер, с тридцатых годов не выходил. А ты — три Петра… Да такой срок на одной ноге простоять можно!

Само преступление поминалось осужденным только однажды при распределении этапа. Больше администрация к вопросу «за что сидишь?» не возвращалась. В практическом плане суть преступления, статья УК, по которой осуждался тот или иной заключённый, не имела большого значения. Смертельно опасным в зоне мог оказаться валютный спекулянт с высшим образованием, а бандит, вроде упомянутого Гоши-Людоеда, — надёжным помощником администрации. Конечно, в той мере, в которой можно доверять любому осужденному.