Мелкие неприятности супружеской жизни

– Ты разве не знаешь?.. Могу рассказать. Прежде всего, дело Шомонтеля…

– Я думала, господин Шомонтель в Швейцарии…

– Но у него здесь поверенные, стряпчий…

– Ты занимался только делами?.. – спрашивает Каролина, не дав Адольфу договорить.

И внезапно глядит мужу прямо в глаза: этот ясный, прямой взгляд все равно что шпага, вонзаемая в самое сердце.

– А чем, по-твоему, я мог заниматься?.. Сбывал фальшивые деньги, входил в долги, вышивал по канве?

– Откуда же мне знать? Я угадывать не умею! Ты мне сто раз говорил, что я для этого слишком глупа.

– Еще того не хватало! Я шутил, а ты обижаешься. Как это по-женски.

– Ты о чем-нибудь договорился? – спрашивает она, делая вид, что чрезвычайно интересуется делами.

– Нет, ни о чем…

– Сколько же человек ты повидал?

– Одиннадцать, не считая всех тех, кто прогуливался по Бульварам.

– Зачем ты так говоришь?!

– А зачем ты спрашиваешь так, как будто последние десять лет служила следователем?..

– Я просто хочу, чтобы ты рассказал мне о том, что сделал за день, меня это развлечет. Думаешь, мне здесь весело? Ты меня оставляешь одну с утра до вечера, и я умираю от скуки.

– Ты полагаешь, что рассказ о моих делах тебя развлечет?

– Раньше ты мне рассказывал обо всем…

За этим легким дружеским упреком прячется желание Каролины непременно выведать у Адольфа те серьезные вещи, какие он скрывает. Адольф принимается описывать свой день. Каролина искусно делает вид, будто его не слушает.

– Как же ты давеча говорил, что потратил семь франков на кабриолеты, а теперь толкуешь про фиакр? – восклицает она в тот миг, когда наш Адольф начинает завираться. – Ты, верно, нанимал его по часам[603]? И разъезжал по делам в фиакре? – спрашивает она с насмешкой.

– А что, мне в фиакрах ездить запрещено? – удивляется Адольф и продолжает свой рассказ.

– А к госпоже де Фиштаминель ты не ездил? – Каролина вдруг и совершенно неучтиво перебивает его в самой середине чрезвычайно путаного объяснения.

– С какой стати мне к ней ездить?..

– Мне бы это доставило большое удовольствие; я как раз хотела узнать, отделан ли уже ее салон…

– Отделан.

– Ах, так, значит, ты к ней ездил?

– Нет, мне это сказал ее обойщик.

– Ты знаешь ее обойщика?..

– Да.

– Кто же это?

– Брашон[604].

– Значит, ты встретил его на улице?..

– Да.

– Но ты же мне сказал, что ездил в экипажах?

– Но, детка, чтобы нанять экипаж, нужно его най…

– Понятно, значит, ты его нашел в фиакре…

– Кого?

– Я говорю о салоне… или о Брашоне! Все едино, и то, и то одинаково правдоподобно.

– Ты что же, не хочешь дослушать до конца? – восклицает Адольф, надеясь длинным рассказом усыпить подозрения Каролины.

– Я услышала более чем достаточно. И вот что я тебе скажу: ты уже целый час врешь, как коммивояжер.

– Я больше ничего не буду рассказывать.

– Мне уже все ясно, я узнала все, что хотела. Ты говоришь, что виделся со стряпчими, с нотариусами, с банкирами: ничего подобного! Если я завтра навещу госпожу де Фиштаминель, знаешь, что она мне скажет?

Каролина не сводит глаз с Адольфа; но Адольф выдерживает ее взгляд с обманчивым спокойствием; тогда Каролина забрасывает удочку в надежде выловить улику.

– Так вот! она скажет мне, что имела удовольствие тебя видеть… Боже мой! какие же мы несчастные! Никогда нам не узнать, чем вы заняты… Мы сидим дома как пришитые, а у вас там дела! Хорошенькие дела!.. Раз так, я тебе тоже могу рассказать о делах, и они уж будут получше твоих!.. Да, отличный пример вы нам показываете!.. Говорят, что женщины развратны… Но кто их развратил?

Тут Адольф пытается, глядя на Каролину в упор, остановить поток ее красноречия. Но Каролина, точно лошадь, подхлестнутая ударом кнута, распаляется еще пуще прежнего и достигает бравурности россиниевского финала.

– Надо же, как славно придумано! Запереть жену в деревне, а самому проводить время в Париже в свое удовольствие. Вот, значит, в чем причина вашей любви к загородным домам! А я-то, простая душа, всему поверила!.. Но вы правы, сударь: у деревни есть свои выгоды! И не только для вас. Жена может ими воспользоваться не хуже мужа. Вам – Париж и фиакры!.. Мне – леса и их сень… Право, Адольф, мне это нравится, я тебе очень благодарна…

Битый час Адольф выслушивает эти язвительные речи.

– Ты закончила, дорогая? – спрашивает он, воспользовавшись моментом, когда Каролина, задав риторический вопрос, качает головой.

Тогда Каролина в самом деле заканчивает разговор; она восклицает:

– Я сыта деревней по горло; ноги моей здесь больше не будет!.. Но я знаю, чем все кончится: вы, конечно, сохраните за собой этот дом, а меня оставите в Париже. Ну что ж, по крайней мере в Париже я смогу позабавиться, пока вы будете разгуливать по лесам с госпожой де Фиштаминель. Тоже мне, вилла Адольфини: шесть раз обойдешь вокруг лужайки, и уже тошнит; воткнули в землю ножку от стула и ручку от метлы и ждут от них тени… Стены в шесть дюймов шириной: жарко, как в печке! А муж на семь часов уезжает в город! Вот тебе и вся вилла!

– Послушай, Каролина…