Мелкие неприятности супружеской жизни

Я надеялась убедить этого невинного палача, что ему следует каждый день кататься верхом, и приводила довод, неопровержимый для всех сорокалетних мужчин: пользу для здоровья! Но он ответил, что провел в седле двенадцать лет и нуждается в покое.

Мой муж, дорогая маменька, – человек, который поглощает всякого, кто оказывается с ним рядом, он пожирает жизненный флюид своего соседа, его скука ненасытна, ему надобно, чтобы гости, приходящие к нам, его забавляли; поэтому после пяти лет совместной жизни мы не видим у себя никого, кроме людей, чьи намерения явно враждебны чести хозяина: они пытаются – впрочем, безуспешно – позабавить его, чтобы заслужить право наводить скуку на его жену.

Господин де Фиштаминель, дорогая маменька, пять-шесть раз в час открывает дверь в мою спальню или любую другую комнату, где я пытаюсь укрыться, и встревоженно вопрошает: «А что ты тут делаешь, моя красавица?» (словцо из времен Империи), не замечая, что этот многократно повторенный вопрос производит на меня то же действие, какое производила на пытаемого пинта воды[671], которую палач вливал ему в глотку.

Другая пытка: мы больше не можем гулять вместе. Прогулка без разговора не имеет интереса, не имеет смысла. Муж мой прогуливается со мной для моциона, как если бы он гулял в одиночестве. Усталость есть, а радости никакой.

Утром, от пробуждения до завтрака, я занята своим туалетом, хозяйственными заботами, и эту часть дня я еще могу переносить, но вот время от завтрака до обеда – это бесплодная равнина, безжизненная пустыня. Праздность моего мужа не дает мне ни минуты покоя, он убивает меня своей бесполезностью, его безделье меня изнуряет. С утра до вечера он смотрит на меня во все глаза, так что мне приходится глаза опускать.

А чего стоят его бесконечные и однообразные вопросы:

– Который час, красавица моя?

– А что ты там делаешь?

– О чем ты задумалась?

– Что ты собираешься делать?

– Куда мы поедем нынче вечером?

– Что нового?

– Какая нынче погода?

– Что-то мне нехорошо и проч.

Все эти вариации одного и того же вопросительного знака, составляющие репертуар Фиштаминеля, сведут меня с ума.

Прибавьте к этим свинцовым стрелам, постоянно летящим в мою сторону, последний штрих, который дорисует вам мое блаженство и позволит понять мою жизнь.

Господин де Фиштаминель, начавший службу подпоручиком в 1799 году, получил лишь то образование, какое дают военная дисциплина и дворянская честь; конечно, он человек сметливый, честный, исполнительный, но чудовищно невежественный, он не знает ровно ничего и яростно сопротивляется любой попытке обучить его чему бы то ни было. О, милая маменька, какой идеальный привратник вышел бы из этого полковника, будь он беден! Отвага его в моих глазах ничего не стоит: он сражался не с русскими, не с австрийцами, не с пруссаками – он сражался со скукой. Бросаясь на врага, капитан Фиштаминель испытывал потребность убежать от самого себя. Он и женился от нечего делать.

Еще одно мелкое неудобство: муж так шпыняет прислугу, что мы переменяем ее каждые полгода.

Я, милая маменька, так страстно хочу остаться порядочной женщиной, что постараюсь по полгода проводить в путешествиях. Зимой я буду ездить вечерами к Итальянцам, в Оперу[672], в свет; но достанет ли нашего состояния на такие траты? Дядюшка де Сирюс собирается в Париж, я буду лелеять его как грядущее наследство.

Если вы знаете средство от моих напастей, сообщите его вашей дочери, в которой любовь к вам так же велика, как досаждающие ей беды, и которая хотела бы называться иначе, чем

Нина де Фиштаминель.

Мы были обязаны изобразить вам эту мелкую неприятность, которая могла быть описана только рукою женщины, и какой женщины! но этого мало: необходимо было познакомить вас с этой женщиной, которую в первой части нашей книги вы видели только в профиль, которая царит в том маленьком кружке, где вращается Каролина, женщиной желанной, женщиной ловкой, очень рано открывшей способ примирять светские обязанности с сердечными привязанностями. Данное письмо позволяет простить ей все грехи.

Нескромности

Женщины бывают

либо целомудренны,

либо тщеславны,

либо просто горды.

Посему всех их может постигнуть мелкая неприятность следующего рода.

Иные мужья так счастливы обзавестись женой, которую получают в свое распоряжение исключительно благодаря законному браку, что боятся оставить публику в заблуждении и спешат пометить свою супругу, подобно тому как продавцы древесины помечают бревна перед сплавом, а беррийские крестьяне – своих баранов. Они на римский манер (columbella-голубка) прилюдно расточают своим женам прозвища, заимствованные из животного царства, и зовут их:

птичка моя,

рыбка моя,

мышка моя,

зайчик мой.

Или, переходя от животного царства к растительному, они называют их:

персик мой,

смоковка моя (только в Провансе),

вишенка моя (только в Эльзасе),

однако – оцените их сдержанность – они никогда не зовут ее «ягодка моя!».

Бывает и хуже:

жёнка,

матушка,

дочка,

хозяюшка,

старуха (когда жена очень молода).

Некоторые дерзают пускать в ход прозвища на грани неприличия, такие как:

киска,

конфетка,