Прекрасным январским утром 1822 года, идя по бульварам из безмятежного уголка, именуемого кварталом Маре, в обитель элегантности, именуемую Шоссе-д’Антен[274]
, я не без философической радости впервые наблюдал то изумительное разнообразие лиц и нарядов, которое превращает каждую часть бульвара от улицы Приступка до церкви Мадлен в особый мир, а всю эту часть Парижа – в обширную школу нравов[275]. Еще совершенно не зная жизни и не подозревая, что настанет день, когда я дерзну объявить себя законодателем в области супружества, я шел завтракать к школьному другу, который уже успел – пожалуй, немного преждевременно – обременить себя женою и двумя детьми. Поскольку мой бывший учитель математики жил неподалеку от этого школьного товарища, я обещал почтенному эрудиту, что навещу его, прежде чем ублаготворю свое чрево дарами дружбы. Я без труда проник в святая святых – кабинет ученого мужа, где все было покрыто пылью, обличавшей род занятий рассеянного хозяина. Там меня ждал сюрприз. Глазам моим предстала хорошенькая незнакомка, сидевшая на ручке кресла, как наездница на английской лошади[276], и встретившая меня той условленной гримаской, какой хозяйке дома пристало встречать гостей, ей неизвестных; впрочем, ей не удалось скрыть, что она дуется, и облачко, затмевающее ее чело, довольно ясно показало мне, как неуместен мой приход. Учитель мой, без сомнения погруженный в расчеты, еще не успел поднять голову, а потому я, словно рыба, шевелящая плавником, простер правую руку к даме и на цыпочках двинулся к выходу, успев, однако, подарить незнакомке таинственную улыбку, означавшую: «Нет, не я помешаю вам подвигнуть его на измену Урании»[277]. Она с неописуемым очарованием и неизъяснимой живостью кивнула мне в ответ. «Нет-нет, друг мой, не уходите!