Мелкие неприятности супружеской жизни

«Долой цивилизацию! Долой мысль!..» – вот что должно сделаться вашим боевым кличем. Вы приходите к выводу, что, поскольку, как это хорошо поняли испанцы, нацией неучей управлять проще, чем нацией ученых, давать женщинам образование не следует ни под каким видом. Счастлив народ, состоящий из глупцов: он не помышляет о свободе, а потому не знает ни тревог, ни бурь; он живет, как колония полипов; подобно ей, он может поделиться на две или три части, и каждая останется цельной и жизнеспособной нацией, которую сможет повести за собою любой слепец, вооруженный пастырским посохом. В чем источник этого чуда? В невежестве; на нем одном держится деспотизм, расцветающий в потемках и безмолвии. Между тем не только в политике, но и в супружеской жизни счастье есть величина отрицательная. Быть может, привязанность народов к абсолютным монархам даже менее противоестественна, чем верность жены мужу, которого она больше не любит: ведь мы, напомню, исследуем ситуацию, когда любовь вашей жены к вам стоит уже одной ногой за порогом. Значит, вам пора прибегнуть к тем спасительным строгостям, на которых основывает г-н фон Меттерних свою излюбленную политику statu quo: впрочем, мы советуем вам применять эти средства с еще большей тонкостью и обходительностью, чем г-н фон Меттерних[296]; ведь ваша жена хитрее всех немцев вместе взятых и сладострастнее любого итальянца.

Итак, вам следует изо всех сил стараться отдалить тот роковой миг, когда жена попросит у вас книгу. Это нетрудно. Сначала вы будете с величайшим презрением отзываться о синих чулках, а в ответ на расспросы жены объясните, какие насмешки навлекают на себя у наших соседей женщины-педантки[297].

Затем вы приметесь твердить ей, что любезнейшие и остроумнейшие женщины мира живут в Париже, где слабый пол не берет книг в руки;

что женщины подобны тем знатным особам, которые, по словам Маскариля, знают все, сроду не учившись ничему[298];

что женщина должна уметь, не подавая виду, запомнить во время танца или игры все изречения записных гениев – главный источник остроумия парижских глупцов;

что в нашей стране не подлежащие обжалованию приговоры о людях и вещах передаются из уст в уста, и резкое словцо, сказанное женщиной о литераторе или живописце, куда скорее способно уничтожить книгу или картину, нежели постановление королевского суда;

что женщины суть прекрасные зеркала, самой природой созданные для того, чтобы отражать блистательнейшие из идей;

что главное в человеке – врожденный ум и что знания, полученные в свете, куда надежнее тех, которые почерпнуты из книг;

и наконец, что чтение портит глаза и проч., и проч.

Позволить женщине выбирать книги для чтения по ее собственному выбору!.. Да ведь это все равно что бросить спичку в пороховой погреб; хуже того, это значит научить женщину обходиться без вас, жить в выдуманном мире, в раю. Ибо что читают женщины? Сочинения, исполненные страсти, «Исповедь» Руссо, романы и прочие книги, возбуждающие их чувства. Ни доводы разума, ни его зрелые плоды женщинам не милы. А задумывались ли вы о том влиянии, какое оказывает вся эта пиитическая продукция?

В романах, да и вообще в любых книгах чувства и вещи предстают куда более яркими, чем в природе! Дело здесь не столько в желании любого автора выказать тонкость и изысканность чувств и мыслей, сколько в неизъяснимой особенности нашего ума. Человеку природой суждено облагораживать все, что он вносит в сокровищницу своей мысли. Какие лица, какие памятники не приукрашены кистью художника? Душа читателя охотно принимает участие в этом заговоре против правды: она либо безмолвно и покорно впитывает все образы, сотворенные автором, либо сама загорается творческим огнем. Кому из читателей «Исповеди» госпожа де Варанс[299] не предстала куда большей красавицей, чем была на самом деле? Можно подумать, будто душа наша жаждет любоваться теми формами, какие она некогда созерцала под небесами куда более прекрасными; в созданиях чужой души она видит крылья, помогающие ей самой взмыть ввысь; усваивая себе тончайшие из черт, она сообщает им еще большую безупречность; наслаждаясь поэтичнейшими из образов, дарует им еще большее очарование. Быть может, чтение – не что иное, как творчество вдвоем. Быть может, это таинство пресуществления идей есть память о высшем предназначении человека, об утраченном блаженстве? Чем же была эта утраченная жизнь, если одна лишь тень ее столь усладительна?

Понятно, что, читая драмы и романы, женщина, существо куда более впечатлительное, чем мы, хмелеет от восторга. Она рисует себе жизнь идеальную, перед которой существенность бледнеет и отступает; очень скоро она задается целью перенести эту сказочную негу в жизнь, овладеть этими колдовскими чарами. Невольно она переходит от духа к букве, от духовного – к плотскому.