Мелкий принц

Вышли, несколько не доехав. Водитель, старичок из Средней Азии, пропустил поворот, и Федя заплатил ему меньше обещанного. Было неловко. Я шел следом за другом и удивлялся тому, что вьюга ему нипочем. Он ступал летними ботиночками по обледенелым тротуарам легко и не глядя. Короткую кожаную курточку он стягивал под подбородком рукой и разве что морщился, когда ветер менялся и задувал из очередной арки прямо в лицо. Перейдя несколько дворов, черных и тихих, мы вывернули на Пятницкую, и Москва тотчас показала себя веселой и праздничной. Над улицей стоял тяжелый пар ресторанов. Из баров вырывалась в открывающиеся двери музыка и глохла, едва двери захлопывались. Машины скользили по неубранному снегу. Движение походило на пробку из лодок в узкой речке в каком-нибудь Шанхае, если бы там сыпал крупный снег.

– Пошли отдохнем! – Федор нырнул в голубую часовню, сдавленную белыми купеческими домиками.

Я пошел за ним. Лестница, поднимающаяся к колокольне, обрывалась металлической решеткой и черной дверью, ведущей туда, где дрожал пол и гуляли стены. Нас впустили. Скорее, впустили Федора. Громила за дверью признал его, а я прошел постольку-поскольку следом. На полукруглой сцене, казавшейся сиротской без шеста, танцевала девушка в одной только черной сетке, как будто ее такой выловили и выбросили плясать. Гости еще не напились. Они сидели своими компаниями и не обращали на нее внимания. Они здесь вообще ничему не удивляются, удивлялся я, а Федор подтолкнул меня в следующую комнату, разделенную протяженной черной стойкой. Над баром возвышался седой стройный мужчина с голым торсом. Он казался неестественно высоким.

Федя купил бутылку водки, и началось дежурное:

– А помнишь этого? А этого?

Он быстро захмелел и принялся умничать. Было очевидно, что себя он считал взрослым, а меня нет. Я узнал про старшего брата Ивана, он когда-то защищал нас во дворе от пришлых из-за парка. Сейчас он учился на следователя. Пока меня не было, что прозвучало как «пока ты загорал», объявился Федин родной отец и занялся бизнесом. «Семейным», – объяснил Федя. Он уже несколько раз стряхивал руку, так чтобы высвободились из-под рукава блестящие часы. Я, видимо, должен был поразиться. Уполовинив бутылку, Федор заблудился на танцполе, а я попросил пива, маленького, и под громкую электронную музыку вдруг занемог. Тоска прикусила меня и не отпускала, как обученная сторожевая. Неужели я развенчался с родиной? Почему мне не весело? Почему ничего не интересно? Отчего все пляшут, а я сижу как спокойник, смотрю перед собой и переживаю, что огорчил родителей… А они ведь ждали. Я стремительно пьянел и делался плаксивым. А мама, наверное, сейчас написала желание на клочке бумаги: «Здоровья Бореньке», сожгла, покрошила пепел в бокал и пьет. Музыка замерла. С улицы донесся бой курантов, и пока хоровое «Ура» заглушило все на свете, сухопарый гигант вышел из-за стойки и подсел рядом. Он был на высоченных каблуках и походил бы на Игги Попа, если б тот имел два высших и пережил бы какую-нибудь войну.

– С Новым годом! Откуда приехал?

Мы выпили.

– Из Ниццы, – я ответил рассеянно, потому что заметил, что рыболовной сетки на танцовщице не осталось. На ней теперь не было ничего, кроме «Мартенсов». Когда она закидывала ногу, желтую нить над подошвой было видно даже издалека, даже во мраке. Ботинок поднимался выше пляшущих голов.

– Нравится? – спросил бармен.

– Очень, – честно ответил я.

– Хорошая, да. Я познакомлю.

Но он не познакомил. Мы разболтались о Ницце, о Серебряном веке, о Мариенгофе в частности. Он дважды перебивал меня обращением «прошу простить» – нюхал кокаин и говорил: «Пожалуйста, продолжай».

Из толпы вернулся красный, мордатый Федор. Вышел как из леса. Он обнимал девушку, внешность которой я не запомнил. Не запомнил настолько, что даже лень ее теперь выдумывать. Просто девушка. Девушка с танцпола. Точно была в юбке, не в джинсах.

– Мы едем к ним, – орал Федор, оглушенный колонками соседнего зала.

– Почему к ним. Их одна.

– Внизу подруга ждет… – И, посмотрев на меня и на бармена, зашептал мне в ухо: – Че ты с этим пидором трешься, погнали…

Я не погнал и Федю больше не видел. К нам он не заходил. Мы не созванивались. Если он жив, что ж, надеюсь, что он не следователь. «Этот пидор» оказался недавно умершим Борисом Раскольниковым, владельцем «Третьего пути» и первым человеком, которому я, пятнадцатилетний, пьяный, кричал в ухо, что мне кажется, что я буду писать. А он кивал и односложно напутствовал бочковым басом: «Пиши». Жаль, про девочку забыли, которая выпуталась из сетей.