Мелкий принц

Днем она спит на террасе. Одна! Спасибо тебе за это, Господи! Как и когда она въехала в соседский дом, я не заметил. Дом ее знали как «дом двух академиков», которые оказались ее родителями. До этого лета мы не подозревали, что у них есть дочь. Неделю, нет, восемь дней назад я красил яблони и вдруг перестал дышать, как будто разучился это делать. Она была в голубом платье на бретельках, причем правая никогда не сидела на плече, где ей следовало, а висела немного выше локтя, обвивая обветренную руку. Она окинула меня взглядом и, не найдя ничего привлекательного, легла на поваленную липу, служившую ей скамьей. В жизни я не видел таких неторопливых, таких спокойных людей.

Участок их был ровной противоположностью нашей жизни. Он был тенистый во все времена, а дом, спрятанный от дороги в глубине запущенного сада, выглядывал из-за рыжих сосновых стволов. В ветреный день я слышал, как бьются об их крышу шишки. С родителями она говорила редко, а когда говорила, то обсуждались музыка и будущее. Мы же в нашей двухчастной семье говорили о ценах и прошлом.

Ее верхняя губа была не тоньше нижней. После, во взрослой жизни, я встречал такие, но все они были купленными. Ее же достались ей даром, в дар, вкупе с удивленными и светлыми глазами и левой бровью, расположенной едва заметно выше правой, что наделяло ее всю истомой и придавало ей выражение плюшевой дремоты. Ходила она босиком, по-детски хмурясь и по-взрослому матерясь, когда наступала на острое. Волосы, черные, по-московски вечно чистые, были коротко острижены, наверное, только потому, что длинные ей были не нужны. Много лет спустя я увидел ее профиль на римской камее периода правления Тиберия в Пушкинском. Это была ее тонкая шея с посаженной на нее невозможно правильной, как уравнение, головой. Ее наглая ключица, выпиравшая, как самый любознательный в толпе. Ее заостренный подбородок, решительный, как восклицательный знак в конце этого предложения!

Она выходит на крыльцо, как на сцену театра, в котором я еще не был. Под руку с подругой Марьяной, которая сама по себе могла бы заслужить внимание, кабы не божество, в чьей полутени она пребывала. Я заметил это еще днем, при свете. Ее дом разменял родителей на Марьяну. Первые собирались долго и хлопотно, а вторая вошла в калитку бойко, как новый персонаж в новую главу. Тогда я впервые увидел это явление. На мою новообретенную любовь светило только солнце, и тень она отбрасывала вполне обыкновенную. Хотя нет… Тень ее была красивее теней всех прочих людей. А вот подруга ее обнаруживалась в полутени, так как светил над ней было два: моя соседка и только потом – солнце.

– Марьяна, – позвала она второстепенного персонажа, а я понял, что именно на таких дачах водятся люди с неежедневными именами. Нет, нет, Сергея вы здесь не найдете. Не в этом саду, где ломкие сучья не спиливают, а цветы не поливают. Где песок вместо дорожек из плитки и где напрочь нет клумб. Это дом для Марьян, Вероник, Март и Инг.

– Ты кого-нибудь ждешь сегодня? – спрашивает она смешливым голосом, а я стою в темноте у круглого окна второго этажа и любуюсь ею, как лилипут в дверной глазок великанов. Свет ее террасы охватывает малый полукруг – две девицы, лужайка, половина крыльца.

– Патрик собирался… Но не хочу, – и ее подруга куксится.

– Но он же муж, – она трунит над Марьяной, держит руки крест-накрест и потирает плечи.

Ночь прохладна. Звезды дрожат. Сосны кивают и скрипят. Мне бы тоже было зябко, кабы вся моя кожа не горела от любопытства.

– Он хоро-о-о-о-о-оший, – дурачится Марьяна. – Еду привезет и пускай обратно.

– Ну так нельзя, – и она хохочет. Хохочет зловеще и притягательно. Она манок, по ее зову я бы бросил все, хоть и бросать мне нечего. У меня же ничего нет. Интересно: тот, с кем ушла мама, так же упоительно смеялся?

Желтые фары освещают их фигуры, и, взявшись за руки, они бегут к калитке. Бегут и смеются, едва касаясь земли, как милые духи. Я отворачиваюсь, сползаю по стене и сижу на мысках, тяжело дыша. Я не могу смотреть на нее долго, как не могу смотреть на сварку. Она обжигает роговицу, и мне нужна рекламная пауза, перерыв в углу ринга.

На первом этаже шаги. Это кот позвал отца к блюдцу, а тот послушно пошел на вызов. Скрипит половая доска. Во мне – половая тоска, я возвращаюсь на исходную позицию наблюдателя. Их уже четверо. Отец, наверное, уснул под «МузОбоз» с котом на коленях, но звук не убавил, и мне сложно разобрать слова, только отдельные возгласы.

Мужчина, прикативший к ним в ночь, – отнюдь не Патрик и носит обычное имя Андрей. Он очаровательный. Мне не нужно слышать, это и так видно по его легкой манере усугублять шутки живой жестикуляцией. С собой он привез некую Инну, но лунного света не хватало, чтоб ее разглядеть, – компания перешла от террасы к лежачей липе.