Мелкий принц

Автобус выезжает на шоссе, и я кладу под язык успокоительное. Пополз тусклый вид благополучной загородной жизни: поливалки, дети, золотистые ретриверы. Уставлюсь лучше на пол. На белой равнине моего ума проступают проталины. Островки надежды. Приятности жизни, к которым еще можно пристать. Да, между нами что-то было. Что-то хорошее. И хотя в очереди перед посольством мы пожали руки и договорились вместе не спать, сколько бы ни выпили, иначе запутаемся, секс по прилету все же был. Два с половиной раза. Первый был самым приятным. Стремительный и бойкий. Неожиданный, как авиаудар. Дождь шел так долго, что перестал умещаться на улице и протек с потолка. Я заделывал дырки в стене, сушил феном диван, найденный в переулке, и был всем доволен и всему рад. Но в одинокий ночной час поза «валетом» дала сбой. Большой, неотапливаемый мой нос потянул меня остального в сторону ее шеи. Она наверняка была теплая. Не то что холодные пальцы холодных ног. Я перелистнул себя и уткнулся в ее кислое дыхание, и был превратно понят. А дальше, как говорят в моей внутренней Англии – раз уж встал, сделай чай. Нельзя. Нельзя нарушать закон рукопожатия. Совсем скоро она спросила: «Ты что, правда вот совсем ничего не делаешь?» – и следом – «Не хочешь рассказать, где пропадал?» Делить квартиру с упреками я не мог себе позволить. У меня с юности нервы не строят. Я убежал, как молоко, эффектно и неожиданно. Но возвращался, на полтора раза, а после – все, только если занять.

Виктор стоит с вещами в пустом зале прилета. Видимо, я опоздал. «Привет», – мы обнялись. В целом, он похож на меня, только высокий и рыжий, и окончательно богатый. Потому и вернулись мы на такси. Потому и отель встретил его метрдотелем в фуражке. Никто не знает, как зарабатывает Виктор. На вопросы иностранцев (обыкновенно за стойкой) «Так чем вы занимаетесь?» Виктор отвечал: «Так… зис энд зэт». Еще у него изумительное качество: говорить невпопад. Это водилось с детства. Мы сидели, разведенные завучем, и я, как многие, думал о грядущей перемене, в общем, был серостью, а он мог, не поднимая руки, ни к кому не обращаясь, вдруг выпалить: «Такой черешни, как тогда, в Туапсе, здесь не найдешь», – и класс погружался в изумленное молчание. Никто не знал, где Витя странствует, сидя на задней парте у окна. Мы подъезжаем к гостинице, я разглядываю распуганных дождем пешеходов и гадаю, почему так вышло, что за чем бы я ни ходил, все одно возвращаюсь на городской пляж. Я погоде вполне соответствую. Светел в мыслях и грустен лицом. А он поворачивается ко мне: «Мой прадед был настолько крут, что у него даже рабы были белые». И подумав в другую сторону, добавляет: «Я решил сегодня развязаться!»

Мы поднимаемся в лифте. Плохая эта затея. У Виктора с вином были такие же отношения, как у меня с жизнью – любовь без ответа.

– Вить, тебе не сто́ит.

– Почему это?

– Потому, что ты напьешься и еще помрешь, а у тебя дома дети.

– Ты тоже у кого-нибудь умрешь, Сироткин. Однажды. Не бойся.

Я ужаснулся набитым роскошью номером. Все эти гнутые ножки, агнцы на потолке, вензелечки, и кисточки, и перевязанные шторы. Все это не вязалось с большой водой за окнами. Вазы с фруктами и сладостями стояли повсюду. Я представил декоратора. Представил его в детстве, в сельской школе под Бухарой, с несуществующей библиотечной книгой о путешествии Людовика в древнюю Грецию.

– На вот. Халва.

Я протягиваю другу детства золотой поднос, впору для жертвенной головы.

– Зачем мне халва?

– В раю халвы точно не будет.

Условились ехать к жене, как только он разошьется, а я помою голову. Наковыряв себе из Витиного чемодана чистые трусы и носки, я выкинул свое белье в мусорку под столиком с телефоном и стал гадать, какая из белых дверей с ручками в виде виноградной лозы ведет в ванну. «Не стесняйся», – сказал Витя вслед моей заднице и стал набирать «скорую».

Вернувшись чистым, как Адам (горячая вода просто не заканчивалась), я обнаружил неприятного человека, сидящего на краю кровати. Это был врач. Он сносно говорил по-русски, как говорят дети эмигрантов или люди среднего ума, прожившие более декады за пределами родной речи. Доктору страшно не повезло с лицом. Губы его были тонкими, зубы мелкими, а улыбка широкой.

– Но зачем у вас в попе яд? Я не понимаю.

– Чтобы не пить, – Виктор был сдержан и учтив.

– А почему просто не пить?

Виктор сдержался и не ответил пощечиной, как следовало.

– Я вам дам номер клиники, мой друг – очень хороший специалист…

– На «очень хороший» у меня нет времени. Упростим задачу. Вы расшиваете меня сейчас. А через три дня возвращаетесь и зашиваете. Догадываюсь, это очень дорого, но…

– Но нет. Записывайтесь в клинику. Вам нужен другой специалист, – и он вышел. Равнодушный, как Бог. Он бы смог, но не захотел, и оставил нас в обруче грусти. Виктору теперь ехать к любимой трезвым, по-медвежьи неуклюжим и по-заячьи трусливым.