Мелкий принц

Мы покурили дважды у моего старого подъезда. Разговор не вязался. Виктору не доставало уверенности для шага. Мне не доставало портвейна для всего. Шли по лестнице и останавливались. Каждый думал о том, что надо бросать курить, и о том, что еще успеется. Я отдышался и нажал на опаленную кнопку звонка. Он не работал. Где-то глубоко, под мелочью, лежал ключ.

– Неудобно как-то, – сказал Виктор. Он был слишком нарядным для такого облезлого, мерцающего подъезда, где постоянно что-то капает и шуршит. Пиджак и букет были чужеродными.

– Нормально, – я отпер двери и понял, как далеки мы сейчас от «нормально».

В коридоре на четвереньках стоял полный голый китаец. Голова его была спрятана в кожаной лошадиной маске. Позади свисал крапчатый хвост из ремешков. Держался он не на честном слове. Седоком на китайце была жена. На ее голом теле, на плечиках, сидел военный китель. Трусов не было. Были сапоги. Блестящие. Со шпорами.

– Сироткин? Витя?

Виктор возложил к ее ногам цветы, и мы тишайше ретировались. Дальше только автобусная станция. Только суданцы. Никаких других опций жизнь не оставляла. Хватит заигрываний.

Парень в платье с вырезом завел нас за ржавый внедорожник и собирался было сесть на корточки, но Витины жесты и мой английский достучались до него – мы пришли не за любовью, не за скорой радостью. Нам бы чего покрепче и побеспрерывней. Он ушел в подъезд. Его не было несколько сигарет. Вместо него выкатился накачанный гигант, голиаф цвета затмения, пересчитал дважды деньги и тоже ушел.

– Нам сегодня не повезет трижды? – Витя грустно спросил меня, хотя скорее вселенную.

– Так не бывает, – ответил я за нее. – Бог любит хороших людей.

Большой парень вернулся с контейнером сухих грибов.

– Это что? – спросил я, зная ответ. – Мы хотели посерьезней.

– Это серьезней.

Больше он ничего не сказал. Через двор мальчик кричал в сторону дома на непонятном языке, а в окне появилась женщина с полотенцем на плече и на том же непонятном языке его отругала.

В день неторопливо возвращались краски. Мы спускались по бульвару к набережной, жевали сушеное крошево, запивали его трупный запах сладкой газировкой.

– А как ты понял, что он китаец? – спросил я. – По коричневым соскам?

– Не. По орденам на мундире.

Мы еще какое-то время жевали и шли.

– А я ведь влюбился. – Виктор остановился. – Как писатели в описание природы.

– Ауч, – я не знал, как лучше поддержать подраненного друга. Я почти что слышал его обиду. У нее был глухой стон фагота.

– А помнишь соседского мальчика, который качался на стуле, упал, разбил голову и умер. – Виктор пытался сменить тему. Увести нас от тяжелых мыслей. – Как его звали?

Я пожал плечами. Вообще-то, я такого соседа не помнил. Разбившийся мальчик мне казался вымыслом наших мам. Они хотели, чтобы мы сидели ровно. В ответ я вспомнил другого нашего соседа, настоящего. Дядя Сережа, который жил под нами, на третьем.

– Грибника помнишь?

– Дядю Сережу?! Да!

Мы доели все, что было, и искали мусорку. Искали мусорку и вспоминали дядю Сережу. Дядя Сережа мрачных чувств, как моя жена, за собой не волок. Однажды он поехал на электричке за грибами. Должно быть, был выходной день, возможно, суббота.

– За Люберцы он ездил.

Я упустил начало спора.

– Говорю, за Люберцы, – настаивал Виктор.

– Да какие Люберцы, какие Люберцы, – мне было странно застать себя говорящим все это. Собственные ответы доходили до меня медленнее, чем до Виктора. – В Загорск он ездил.

Он вернулся с полной корзиной. Пожарил грибы с луком.

– И картошкой, – вставил Витя.

– И картошкой, – я решил примирить нас, хотя знал, что никакой картошки не было. Картошка и дядя Сережа? Да ну бросьте! Да никогда в жизни. Сел грибник ужинать. И жену посадил, тоже ужинать. Он успел выпить чуть больше половины бутылки водки, пока не упал без чувств.

– Ноль семьдесят пять? – уточнил Виктор.

– Нет. По-моему, тогда ноль пять были.

– Да. – Витя мечтательно посмотрел вверх, вспоминая «тогда». Проснулся дядя Сережа в первой градской, где узнал, что его спас спирт, а жену лже-опята таки забрали. Потом все взрослые передавали эту историю во дворах и на кухнях и пили, пили, во спасение и в оправдание.

– Поганки, – переглянулись мы с Витей и тотчас, как они, побледнели.

– Водка! – напросилось коллективное решение.