Мелкий принц

– Прогулка – это для вас полезно, – водитель катился рядом как привязанный и старался исправить свою безвыходную позицию. – Это вы молодец!

Сажин его не слушал. Ему ли было не знать, что похвала дурака обидней критики умного. Он смотрел на бревенчатый теремок охранника и гадал, насколько точно он знает наперед, что увидит внутри. А внутри должны быть круглые настенные часы с фотографией молодой Натальи Ольговны, датированной ее первым сроком, календарик за позапрошлый год, иконки божьих матерей и лента с мертвыми мухами, приклеенная к наддверной подковке. Сажин вошел без стука. Обстановку он почти угадал. Недоставало липкой ленты.

– Вы к кому?

Охранник отложила вязанье, убрала за уши немытые волосы и встала, опираясь правой рукой о ручку кресла. Левой она принялась тереть поясницу и посмотрела не на, а сквозь Сажина, словно он пустое место.

– Вы к кому? – повторила она.

– Я Сажин. Дознаватель из Москвы. – И, убедившись в том, что его не слушают, попросил прямо и несколько громче: – Откройте, пожалуйста, ворота. Нам через поселок быстрее будет.

– Быстрее… быстрее… – охранник заворчала и направилась к коробке с круглой зеленой кнопкой. – Занятые такие…

Домовладения прочих шуточных воров, сложенные в духе «горная европейская деревенька», стояли смущенные, потупив козырьки, в тени старшей своей сестры – дворца главы города Иды Ириновны. Сажин попросил проехать мимо имения на тихом ходу. Они катились, а здание все не заканчивалось. Дом подследственной был немногим скромнее Эрмитажа, но выполнен в индустриальном ключе, а попросту – из ворованного рыжего кирпича, используемого в социальном строительстве. «И сколько во дворце бассейнов, школ и больниц?» – улыбался Сажин. Он рисовал в уме портрет Иды Ириновны и думал наперед, на какие болевые точки будет нажимать, чтобы размер взятки превысил дотацию на бассейн настолько, насколько он пострадал в этой поездке. Беспокойство желудка, головокружение, раздражительность и разочарование устройством страны в целом взвалятся на покатые плечи Иды Ириновны. «Еще как свалятся», – решил Сажин и попросил доставить его в гостиницу поскорее.

Глава города представлялась ему дородной женщиной с окрашенной белой головой и густыми черными бровями. В его воображении она питает слабость к пережаренной пище, сальным ласкам и тому, что понимает как роскошь. Внутренности ее дома он за глаза охарактеризовал как пластмассовое рококо, свойственное многим его бывшим подследственным. Остальное он знал из бумаг: шестьдесят лет, трое сыновей, образование высшее, педагогическое. Но самое интересное в папке отсутствовало. Самое интересное обнаруживалось в отсутствии женщин-телохранителей. «А охранники под стенами – сплошное мужичье! Вот она, прибыль! – понимал Сажин. – Она старорежимница!» Он вернет в комитет не две трети, как водится, а все. Он вернет весь бассейн и вернет расположение, которое оградит его впредь от Шуйских, Рюминых, карасей и тому подобных. В пожилой голове следователя, пусть и со скрежетом, завращались шестеренки. Сперва малые, затем покрупнее, и вот уже проворачивались скрипучие лопасти. Работал стройный следственный механизм. Сажин просчитывал безошибочное попадание. Он выстраивал порядок нападающих глаголов, прицениваясь к тяжелым паузам, примеряя угрожающее выражение лица. Ни малейшего шанса на пат он ей не оставит. И когда фундамент атаки был возведен, он внезапно, но отчетливо понял, что занимает свое место не зря и никакого самозванства в его былых заслугах не было. Да, он – Сажин – замечательный следователь по особо важным делам. И да, Иде Ириновне недешево обойдется его унижение, эта командировка, это краткосрочное изгнание.

Водитель остановился у постоялого двора. «Бог ты мой», – следователь вздохнул и добавил еще немного к взятке, которую вознамерился получить. Гостиница была непритязательной до неприличия. Окна первого коренастого этажа зарывались в землю, всем видом крича: «Мы старинные». Но были они просто старыми. «Как же там должно быть сыро», – и Сажин втянул голову в плечи. Второй этаж был деревянным, с гнильцой в непрокрашенных досках. Поверх, как скошенную набекрень кепку, нацепили мансарду, обшитую металлическим листом, некогда зеленым. Здание походило на хрестоматийный подберезовик из справочника, склизкий, с приставшей к шляпке травинкой. Над козырьком веселой дугой растянулось название из желтых объемных букв: «Рюминский дворик». «Бог ты мой», – второй раз подряд огорчился Сажин. Под вывеской на мысках покачивался Паша в сером кашемировом пальто и в соцветных лайковых перчатках. Секретарь держал лицо сочувствующее и понимающее. Он принял папку и портфель и повел Сажина в номер.

Все поверхности были застланы коврами. Все полы, каждая ступень, весь лестничный марш. Следователь и пошаркал бы, плетясь уставшим с дороги, но шаги были беззвучны. Пролет пестрил натюрмортами с карасем в окружении картофеля и пивных бокалов. Сажин уставился на Пашины каблуки, на квадратные вмятины, оставляемые ими в красном ковролине.