Мелкинд Виллейн

На кривой улочке полно народу, прут в центр, навстречу стража на стены, бдеть до утра. Здесь ночь продержаться – деяние, жизнь прожить – подвиг. Тролли лезут из болот поживиться у деревень, те похожи на крепостцы за частоколом. Великаны пробираются холмистыми равнинами шуровать на окраинах, ловить путников возле торных трактов. Велеты спускаются с гор, редко и всегда по одному, но такие мощные, отрядом латников не совладать. Гарпии, несыти, горное лихо – не перечесть, и все как на праздник.

Улица оборвалась у пустыря, земля под ногами вытоптана до твёрдости камня, вокруг – глухие стены высоких домов, поверху узкие окна-бойницы. В проёмах окон не видно зрителей, но они там, прячутся за богатыми занавесками. В центре пустыря готовится любимое зрелище местного люда – колдунью уже вяжут к столбу. Люди с кривыми от ненависти лицами тащат хворост, взрослый, старик, ребёнок – у каждого хотя бы ветка. Я протискиваюсь к центру, щурю глаза рассмотреть привязанную.

Жертва кажется невысокой, светлые волосы растрёпаны, измазаны засохшей кровью, когда били, как водится, схватив по навету. Совет Шестерых регулярно проводит рейды, ищут одарённых, упрямых, усердных. Судьба их печальна, более умелые отправляются продлить деньки в Цирк Магикус на развлечение знати, остальных – на потеху толпе попроще. Вот и эта, колдунья, с позволения сказать, отшила поди богатого соседа или ещё чем не угодила. И сразу – донос. И врываются тёмной ночью Десять-в-масках, в руках зловещие крюки чёрной стали, на шеях мощнейшие амулеты защиты – им-то можно. Несчастную волокут, обязательно за ноги, кидают в застенок. Пара дней самой жути, и костёр покажется избавлением.

Сумрачный взгляд несчастной скользит по толпе равнодушно, губы плотно сомкнуты, запеклись кровью. Я стою невдалеке, единственный без печати мерзкой радости и предвкушения, но и меня гложет чёрное любопытство. Взгляд обречённой выхватил меня из толпы, веки затрепетали, словно узнала и забрезжила надежда. Но нет. Несчастная опустила очи долу, голова вниз, подбородком поверх ключиц, те трогательно выпирают, как у ребёнка.

В Магикус не взяли, значит, не колдунья, и это должно быть ясно каждому на площади, стоит задуматься. Но кто захочет испортить такую потеху? Я огляделся, человек под боком добротно одет, на вид способен если не думать сам, то пересказать внятно чужое.

– Эй, почтенный! Не знаете, почему колдунья не в Цирке?

Бюргер смерил с головы до ног, взгляд зацепился и за подозрительный свёрток и за драную куртку.

– Так упорствует она! Люди бают, за допрос пристрастный ни разу не колданула, шкуру спасая. Какой с неё толк в Магикусе?

– Может, не колдунья вовсе?

– Точно колдунья! Приятель свояка слышал – хватали. Шум, огонь, молнии, трёх дециматоров пожгла! – возразил бюргер, добавил почти шепотом: – Чтоб им, окаянным!

Быстро глянул по сторонам, на меня. Я бровью не веду.

– Я вот что скажу. Зря они всё это…

– Что зря? – делано удивился я.

Бюргер сник.

– Да не, не, это я так… Я всем сердцем против проклятых колдунов! Ура, ура великой Шестёрке!

На последней фразе голос сорвался на фальцет, тотчас тонет в слитном рёве: «Ура! Ура!!!».

Помощник палача отправился проверять крепость пут, а бюргер уставился жадно, не выглянет ли острая грудь из разорванного от ворота до причинного места платья.

От подножия столба повалил дым, кто-то ругнулся, выхватывая сырые дрова из огня. Дым пропал, жаркое пламя лижет кончиками ноги несчастной. Толпа замерла, притихла. Из задних рядов крик: «Гори, ведьма! Жги!». Сотни глоток грянули как по команде: «Жги! Жги! Жги!!!». Слитный рёв накатывает резкими волнами, бьёт по ушам в злодейском ритме. Я вдруг осознал, как тогда с Унрулией, что вишу над площадью. Люди колышутся как травинки, в центре пожар, что вот-вот сожжёт души.

Колоссальный, но незримый груз, чувство, знакомое прежде – тут как тут, ринулось мять и давить. Но я наготове, непонятным самому усилием направляю незримые силы, мощь течёт вокруг и через меня, туда, затушить смертельный костёр.

Меня вбило обратно в тело, как в доску гвоздь, нутро вибрирует от призрачного удара. Вокруг крики, мелькнула перекошенная харя бюргера. Я повернулся. В центре пустыря пламя до небес и дымит так, будто разом сожгли всё мокрое сено в округе. Люди мечутся, круг яростного пламени всё шире, пожирает тела тех, кто в беспамятстве.

Удушливый серый дым валит вверх и в стороны, катится волной к краям площади. Нас подхватило волной обезумевших людей, вокруг кашляют, только мне нипочём с мелкиндской толстокожестью ко всяким отравам. Обернулся и жадно высматриваю, что с колдуньей. Возле столба прояснилось – нет столба, как и колдуньи нет. Чёрная яма, такая от удара небесным камнем, веером десятки неподвижных тел, дальше – сотни, но ещё шевелятся. Мне стало дурно, едва не пал на колени, но толпа сжала локтями, плечами и несёт к одному из проходов.