Мельмот скиталец

— Увези меня… увези меня из этого дома! Жизнь моя уже ничего не стоит; это дыхание, от которого скоро не останется и следа; но рассудку моему каждую минуту грозит опасность! Я не в силах вынести всех ужасов, какие выпали на мою долю! Сегодня меня целый день водили из комнаты в комнату и заставляли смотреть, как их украшают ко дню моей свадьбы! О Мельмот, если ты уже больше не любишь меня, то по крайней мере будь ко мне милосерд! Спаси меня от этого ужаса, которому нет названия! Если тебе не жаль меня, то пожалей твоего ребенка! Я не отрывала от тебя глаз, я ловила каждое твое слово, ища в нем проблеск надежды, и у тебя не нашлось для меня ни единого звука, ни один твой взгляд не принес мне этой надежды! Я схожу с ума! Ничто не может теперь меня взволновать; ничто, кроме неизбежных и уже наступивших для меня ужасов завтрашнего дня. Ты говорил, что можешь подходить к стенам этого дома, беспрепятственно проникать внутрь, не вызвав ни в ком подозрений и не боясь, что тебя обнаружат; ты хвалился, что умеешь окружить себя облаком непроницаемой тайны. Так теперь, когда мне уже нет исхода и часы мои сочтены, окутай меня ее страшным покровом, чтобы я могла бежать, пусть потом он даже обернется для меня саваном! Вспомни только, как ужасна была ночь нашей свадьбы! Я шла за тобою в страхе, но я тебе верила; от одного твоего прикосновения раздвигались все земные преграды, ты вел меня неведомым мне путем, но я шла за тобой! О, если ты действительно владеешь этой таинственной и непостижимою силой, о которой я не смею тебя расспрашивать и в которую не могу поверить сама, яви ее ради меня в эту ужасную минуту… помоги мне бежать; мне не выжить, и хоть я и чувствую, что жить мне осталось слишком мало, чтобы я успела поблагодарить тебя потом за все сама, с тобой останется тот, кто без слов, одной улыбкой напомнит тебе о слезах, которые я проливаю теперь; и если проливала я их напрасно, то улыбка его, когда он будет играть с цветами на могиле у матери, будет для тебя горьким упреком!

Мельмот слушал ее с напряженным вниманием и не проронил ни слова.

— Итак, ты отдаешься мне целиком? — спросил он.

— А разве я уже не поступилась для тебя всем?

— Вопрос не есть ответ. Так, значит, ты согласна порвать все, что тебя связывает с другими, отказаться от всех надежд, положиться целиком на меня одного, чтобы я вызволил тебя из того безысходного ужаса, в котором ты очутилась?

— Да, согласна; я полагаюсь на тебя!

— А ты обещаешь, что, если я окажу тебе эту услугу, если я пущу в ход ту силу, на которую ты говоришь, что я намекал, ты станешь моей?

— Твоей! А разве я уже не стала твоей?

— Значит, ты соглашаешься мне во всем подчиниться? Ты сама добровольно вверяешь себя той силе, которою я могу тебя защитить? Ты хочешь сама, чтобы я употребил эту силу, чтобы дать тебе возможность бежать? Говори, верно ли я толкую сейчас твои чувства? Я не могу привести в действие те силы, которые ты приписываешь мне, если ты сама не захочешь, чтобы я это сделал. Я был терпелив; я ждал, когда меня призовут к делу. И вот меня призвали. Лучше бы этого никогда не случилось! — выражение жесточайшего страдания искривило его суровые черты. — Но ты еще можешь взять обратно свое решение.

— И тогда ты не спасешь меня от позора и опасности? Вот, оказывается, какова твоя любовь, какова та сила, которой ты кичишься? — воскликнула Исидора, которую промедление это сводило с ума.

— Если я молю тебя не спешить, если сам я сейчас колеблюсь и трепещу, то все это для того, чтобы дать тебе время… и твой добрый ангел мог еще шепнуть тебе спасительные слова.

— Спаси меня, и этим ангелом будешь ты! — вскричала Исидора, падая к его ногам.

Услыхав эти слова, Мельмот весь затрясся. Он, однако, поднял ее и успокоил, обещав, что спасет ее, хотя голос его скорее возвещал отчаяние, а потом, отвернувшись от нее, разразился страстным монологом.

— Бессмертные небеса, что же есть человек? Неведение делает его самым слабым из живых тварей, но у тех есть инстинкт! Люди — все равно что птицы, когда ты, кого я не дерзаю назвать отцом, берешь их в руку: они пищат и трепещут, хоть ты и касаешься их с нежностью и хочешь только возвратить беглянку обратно в клетку; а из страха перед светом, который слепит их, они кидаются в расставленные у них перед глазами сети и попадают в плен, из которого им уже не уйти!

Произнося эти слова, он быстрыми шагами ходил по комнате и нечаянно наткнулся на кресло, на котором было разложено сверкающее своим великолепием платье.

— Что это такое? — вскричал он, — что это за дурацкая мишура, что за нелепейший маскарад?

— Это платье, которое я должна буду надеть на празднестве, что будет сегодня вечером, — ответила Исидора, — служанки уже идут; я слышу шаги их за дверью. О, как будет у меня биться сердце, когда я надену этот сверкающий наряд! Но ты не оставишь меня? — спросила она, едва переводя дыхание от охватившей ее тревоги.