Мельмот скиталец

отождествлять с влиянием церкви. Навязать свою волю целой семье, и

притом одной из самых знатных в стране, возыметь власть над нею и

тиранить ее, использовав для этого проступок женщины, о котором ему

удалось выведать, - вот все, к чему он стремился. Людям, принявшим

монашество и тем самым лишившим себя всех радостей, которые приносят

нам наши чувства, приходится разжигать в себе другие, искусственные

страсти, как-то: тщеславие и жажду власти, и духовник обрел цель

жизни именно в них. С той поры все стало делаться так, как он этого

хотел, и всеми поступками моих родителей руководил он. Это по его

наущению мы с тобой с детских лет были разлучены: он боялся, чтобы

наша кровная близость не нарушила его планов; это он воспитал меня в

духе самой жестокой вражды к тебе. Стоило моей матери заколебаться,

как он напоминал ей об обете, который она так опрометчиво ему дала.

Когда мой отец пытался воспротивиться этому насилию, ему начинали

говорить о совершенном моей матерью грехе, о прискорбных раздорах в

нашей семье, и из уст духовника раздавались страшные слова: обман,

клятвопреступление, святотатство, гнев церкви. Ты поймешь, что

человек этот не остановится ни перед чем, если я скажу тебе, что,

когда я в сущности был еще ребенком, он открыл мне, в чем состоит

совершенный моей матерью грех, добиваясь того, чтобы я с самых ранних

лет проникся его взглядами. Да падет гнев божий на негодяя, который

мог позволить себе осквернять такими словами слух ребенка и

растлевать его сердце рассказом о позоре его матери - и все только

для того, чтобы сделать из него ревностного поборника церкви! Но и

это еще не все. Как только я вырос настолько, чтобы выслушивать его

речи и понимать их смысл, он принялся отравлять мою душу всеми

доступными ему способами. Он старался всячески преувеличить

пристрастие моей матери к тебе и уверял меня, что чувство это часто

вступает в напрасную борьбу с ее совестью. Отца моего он изображал

мне человеком слабым, но любящим и в силу гордости, вполне

естественной для юноши, столь рано ставшего отцом, крепко привязанным

к своему первенцу. Он говорил: "Сын мой, ты должен готовиться к

борьбе со множеством предрассудков - этого требуют от тебя интересы

церкви и общества. _Разговаривая с родителями, будь высокомерен_; ты

владеешь тайной, которая не может не разъедать их совесть, используй

это в своих интересах". Можешь представить, какое действие

производили эти слова на мое пылкое сердце, - ведь говорил их тот, в

ком меня учили видеть посланца божьего.

Все это время, как мне потом довелось узнать, в душе его шла

борьба: он долго не мог решить, не лучше ли ему стать на твою сторону

или, во всяком случае, лавировать между тобой и мной, дабы, пробудив

в моих родителях подозрительность, еще больше укрепить свою власть

над ними. Но какие бы обстоятельства ни влияли на его решение,

нетрудно понять, какое влияние могли оказать на меня его уроки. Я рос

беспокойным, ревнивым и мстительным, я сделался дерзок с родителями и

подозрителен ко всем окружающим. Мне еще не исполнилось одиннадцати

лет, как я стал уже нагло выговаривать отцу за то, что он оказывает

тебе предпочтение, я стал оскорблять мою мать, напоминая ей о

содеянном ею грехе, я жестоко обращался со слугами, я стал грозою

всех живших в доме; а негодяй, который поторопился сделать из меня

дьявола, оскорбляя мои сыновние чувства и заставляя меня попирать все

самое святое, то, что он, напротив, должен был научить меня беречь и

лелеять, был убежден, что исполняет свой долг и укрепляет власть

церкви.

Scire volunt secreta domus et inde timeri *.

{* Тайны дома узнать норовят, чтоб держать

его в страхе {22} (лат.).}

Накануне дня нашего первого свидания (которого нам раньше не

собирались давать) духовник пришел к моему отцу.

- Сеньор, - сказал он, - я думаю, что будет лучше познакомить

братьев друг с другом. Может быть, господь тронет их сердца и,

снизойдя к ним, благодатным влиянием своим поможет вам отменить

приказ, грозящий одному из них заточением и обоим - жестокой разлукой

на вечные времена.

Отец согласился, в глазах его засияли слезы радости. Слезы эти,

однако, не смягчили сердца духовника; он пришел ко мне и сказал:

- Дитя мое, соберись с силами, твои вероломные, жестокие и

несправедливые родители собираются _разыграть перед тобою комедию_:

они решили свести тебя с твоим незаконным братом.

- Я отпихну его ногой у них на глазах, если только они осмелятся

это сделать, - сказал я гордо, ибо раньше времени воспитание сделало

из меня деспота.

- Нет, дитя мое, этого нельзя, ты должен сделать вид, что

подчиняешься воле родителей, но ты не должен становиться их жертвой.

Обещай мне, дорогое дитя мое, обещай, что будешь решителен и сумеешь

притвориться.

- Обещаю вам быть решительным, а притворство можете оставить

себе.

- Так оно и будет, коль скоро это в твоих интересах. Он снова

побежал к моему отцу.

- Сеньор, говоря с вашим младшим сыном, я пустил в ход все

красноречие, дарованное мне господом и природой. Сердце его

смягчилось, он уже уступил; он ждет не дождется, когда сможет

кинуться в объятия брата и услышать, как вы благословите обоих ваших