Вот что интересно: целоваться с Ханной совсем не то, что целоваться с Кристи, – суше, но не слишком сухо, – нет манипуляций ртом и языком, этаких приемов стиральной машины, какими вовсю пользовалась Кристи. Мне понравилась чистота поцелуя Ханны, его медлительность и в то же время острота ощущений, нервозность и нежность. Я открыл на мгновение глаза, пока наши губы были еще слиты, – лицо Ханны показалось мне живописным полотном, отразившим соединение красоты и обаяния невинности. Ханна понятия не имела, какой женской силой она обладала. По лицу я мог судить, что ей больше всего хочется доставить удовольствие другому, но она боится совершить ошибку, точно этот поцелуй – не что иное, как только подарок. Я снова закрыл глаза и наслаждался каждой секундой.
Когда мы вынырнули из марева слияния, рядом стояла Тэмми-как-ее-там; от представшей ее глазам картины у нее отвалилась челюсть, и был виден застрявший между зубов и десен шарик розовой жевательной резинки.
– Вот уж Кристи психанет, когда я ей об этом расскажу, – промолвила она.
Я нахмурился.
– С чего бы?
– Придурок ты, Мэтью, вот ты кто! – бросила Тэмми и нырнула в дверь.
Я повернулся к Ханне, которая явно развеселилась, хотя, по-моему, я не произнес ничего смешного.
– С чего бы? – повторила она и расхохоталась.
Мне нравилось, когда она смеялась, и захотелось снова поцеловать ее. Сделать Ханне больно – ничего подобного не было у меня в голове, однако именно это и произошло. Она оборвала смех и спросила, означает ли наш поцелуй, что теперь я ее бойфренд? А я, вместо того чтобы просто ответить «да», что привело бы к наиболее желательным последствиям, к несчастью, колебался. Более того, я не сомневаюсь, что мое тело подало некий знак отторжения.
Колебался я не потому, что меня не привлекала перспектива проводить больше времени с Ханной, романтические отношения с ней меня, наоборот, манили. Только я не мог ей этого объяснить. Сам не понимал, что отчуждение вызвало абстрактное понятие языка. Став старше, я осознал, что проблема заключалась в слове «бойфренд».
Бойфренд! Какой непривлекательный детский ярлык. Ярлыки всегда вызывали у меня тошнотворное чувство. Помню, ты мне однажды сказал: ярлыки годятся для банок с консервированным супом. Когда же речь заходит о свиданиях (слово
Но какое бы отвращение я ни испытывал к детской терминологии…
В то время ничего этого я не мог ей объяснить. Лишь понимал, что в слове «бойфренд» есть нечто такое, что вызывает во мне отвращение. И когда Ханна произнесла его, я опешил, отпрянул и, не исключено, что своим видом продемонстрировал свое неприятие.
Обиженная, пристыженная, расстроенная Ханна пошла прочь.
– Вернись! – крикнул я.
Она рывком открыла дверь и побежала обратно в школу.
Я переживал, искренне переживал. Вспоминал выражение лица Ханны и, сознавая, что сделал ей больно, решил на следующий день в школе побороть свое отвращение к ненавистному слову. Подойду к Ханне, когда она выйдет из школьного автобуса, набираясь решимости, поглубже вздохну и предложу себя в «бойфренды».
План был хорош, однако реализовать его не удалось. Когда приехал школьный автобус и стал освобождаться от утреннего груза, я увидел, что из него выходит Джен, но Ханны с ней не было.
– Привет, Джен! Где Ханна?
– Ты отвратительный, Мэтью Уивер!
– Что?
– Грязная, подлая змеюка.
– Джен, о чем ты говоришь?
– Ханна заболела и осталась дома. У нее моно[14]
.– И что из того?
– Болезнь от поцелуев.
– Какое это имеет ко мне отношение?
– Ты ее поцеловал.
– Я ее не целовал. Это она меня поцеловала. И у меня нет никакого моно.
– Крыса, пронырливая куница, свинья!
– Еще будут животные к списку?
– Подлая ящерица.
Я пожал плечами и пошел искать Хитрюгу.
Реакция Кристи на мое самовольное распоряжение своими губами не заставила себя ждать: она лишила меня своей благосклонности, а отзыв о моей персоне мне передали ее верные приспешницы – ублюдок! Еще она пустила по школе слух, будто я голубой.