Мельница

Песочный торт… да-да, Лиза знала и о нем. Стоило мельнику и мальчишке уйти со двора, как она обыскала все и нашла-таки письмо от лесничего — там могли содержаться намеки на будущее свойство или на заговор против нее. В письме (к ее мимолетному облегчению) не оказалось ничего подобного; там был только торт, этот якобы невинный, лицемерный предлог, под которым можно было утащить мельника от нее в проклятый дом лесничего. В общем, посреди стола был песочный торт; и как попавшая в кровь желчь отравляет материнское молоко, так и Лизина злость, «пронизав» песочный торт, могла бы обратить его в смертельный яд — если бы к этой всепроникающей злости присовокуплялся ее телесный субстрат, если бы речь шла не о странствиях эфемерного создания… Но мельнику она желала куда большего! В его устах каждый кусочек должен был стать теми диковинными напитками и яствами, о которых ей рассказывал сведущий в средневековых обычаях друг Йорген: таких, например, какие умели приготавливать умные люди вроде йомфру Метте — чтобы от такого снадобья человека охватывало безумное и безудержное вожделение. Почему бы и нет? Дают же скотине такие травы, почему бы не давать и человеку? Но если в первых она разбирается, то во вторых… Что себе думала эта глупая старая карга в Вересняке, ее матушка, не научив Лизу вещам, которые могли ей по — настоящему пригодиться?.. Да, ему подошло бы упоительное, граничащее с сумасшествием, помутнение рассудка, которое бы погнало его очертя голову через лес, несмотря на темноту и непогоду, домой, к ней! А остальным — смертельную дозу ядовитой желчи! Всем остальным, но в первую очередь, конечно, ей, той, которую Лиза ненавидит так, как только одна женщина может ненавидеть другую, и ему, заклятому врагу всей Лизиной родни; ну, еще мальчишке, которого Лиза вроде бы приручила, но который изначально не терпел ее и может в любую минуту вспомнить свою нелюбовь; и дворовому псу, и Енни — тогда братец сберег бы пулю. Лиза не забыла никого, даже пони (вход к ним справа), которые в эту минуту, ни о чем не подозревая, стояли в своей уютной конюшне, обмахиваясь короткими хвостами и жуя отравленный овес, который, однако, действовал на них не больше, чем отравленное пиво на Вёльсунга Сигмунда.[7]

Так она сидела час за часом, почти не замечая течения времени, погруженная в дремоту и скучающая, — вроде оголодавшего, но пока затаившегося хищника. Руки ее машинально перебирали позвякивающие спицы, и носок все удлинялся. Вскоре он стал достаточного размера для мужской ноги, и был он толстый и плотный, чтобы согревать ее в смазном сапоге, если нога эта будет дерзко топтать осеннюю грязь. И был он уже такой длинный, что, когда Пилат терся о Лизу, вытягивая шею и задирая голову кверху, он натыкался на свисающий носок и чихал от щекотности.

Наконец Лиза встала, скинула платье и, не зажигая огня, залезла в постель.

Это она проделала легко и быстро, а вот заснуть оказалось сложнее, и похоже было, что засыпание растянется надолго. Она ворочалась с боку на бок, так что кровать скрипела. Пилат, свернувшийся в уютном закутке между комодом и кухонной стеной, пару раз громко зевнул, явно пытаясь внушить ей свой звериный покой, как бы сказать: «Да угомонись ты, несносное дитя человеческое, перестань мешать мне! Неужели не видишь, что я хочу спать?!» Но она не угомонилась. Только теперь, в постели, ее охватило нетерпение. Лизу кидало в жар, и она наполовину сбрасывала с себя одеяло; потом начинала мерзнуть и снова укрывалась. Час-то, небось, уже поздний! Может, они вовсе не собираются возвращаться? Только бы знать, что он тут, за стеной, а не рядом с этой… Ну уж нет! От Лизы ему так просто не отделаться! Вероятно, эта сейчас сидит за пианино и играет для него… как пить дать, играет!

Лиза принялась холить эту мысль, поскольку не могла выдумать для себя худшей муки. Загадочность совершенно для нее непостижимого искусства игры на фортепьяно давным — давно раздула этот в высшей степени скромный талант соперницы до невероятных размеров и придала ему ослепительный ореол символа. В данном случае и так уже изрядная ненависть бескультурья к образованности превращала разделявший их ров в настоящую пропасть. И Лиза со сладострастным головокружением заглядывала в эту бездну.

Мысли прислуги обратились к тому мигу вчерашнего утра, когда ей, наводившей порядок в Мельниковой комнате и заслышавшей его шаги, внезапно пришло в голову упасть на его постель и притвориться, будто она задремала от усталости. Усталости у нее за последнее время накопилось достаточно, как душевной, так и чисто физической, — постоянная борьба рвала Лизу на части. И вот входит он… останавливается совсем близко, наблюдает за ней. Она и через закрытые веки видела, как он пожирает ее взглядом; нет, она чувствовала это всем своим телом, точно его взгляд был щупальцем, которое шарило по ее коже. Она вскочила, в испуге и растерянности… принялась извиняться, а он утешал ее, даже дрожащей рукой погладил по щеке и пошутил: придется, наверное, посылать за Зайкой-Ане… Еще чего!..