Мельница на Флоссе

Когда Мэгги слушала музыку, она всегда делала попытку заняться шитьем — и всегда безуспешно. Сегодня она приложила к этому особые усилия, ибо мысль, что Стивену известно, как приятно ей его пение, рождала в ней уже не просто шутливый протест; к тому же она знала — он всегда становится так, чтобы видеть ее. Но старания Мэгги ни к чему не привели: вскоре она выпустила из рук шитье, и все ее благие намерения растворились в душевном волнении, вызванном проникновенным дуэтом. Казалось, волнение это рождало в ней одновременно силу и слабость — силу, толкавшую ее к наслаждениям, и слабость, делавшую ее неспособной противиться им. Когда мелодия неожиданно перешла в минор, Мэгги даже на мгновение привстала, так велико было ее возбуждение. Бедная Мэгги! Как она была прекрасна, когда оказывалась во власти звуков, беспощадно овладевавших ее душой. Видно было, как вся она трепещет, как, наклоняясь вперед, сжимает руки, чтобы подавить внутреннюю дрожь, а ее широко раскрытые глаза сияют, вновь обретая детское выражение восторженной изумленности которое всегда возвращалось к ней в счастливые минуты. Люси, обычно сидевшая за роялем и никогда не видевшая Мэгги в таком состоянии, теперь не смогла устоять перед искушением украдкой подойти и поцеловать ее, а Филип, время от времени бросая из-за нот взгляд на Мэгги, думал о том, что никогда не видел ее такой взволнованной.

— Еще, еще что-нибудь! — сказала Люси, когда дуэт исполнили второй раз. — И опять что-нибудь бурное. Мэгги всегда говорит, что любит стремительный поток звуков.

— Тогда мы споем „Поскорей же пустимся в путь“. Это как нельзя лучше подходит к дождливому утру. Но в силах ли вы пренебречь вашими священными обязанностями и петь с нами? — проговорил Стивен, обращаясь к Люси.

— О да! — ответила она, смеясь. — Только отыщите, пожалуйста, на этажерке „Оперу нищих“.[97] Она в истрепанном переплете.

— Чрезвычайно полезное указание, если учесть, что там имеется десятка два переплетов, соперничающих своей истрепанностью!

— А пока сыграйте нам что-нибудь, Филип, — сказала Люси, видя, что он перебирает клавиши. — Что это вы сейчас играли? Какая прелестная мелодия! Мне она совсем незнакома.

— Разве вы никогда ее не слышали? — спросил Филип, повторяя мотив уже более отчетливо. — Это из „Сомнамбулы“[98] — „Ah! porche non posso odiarti“.[99] Я не знаю всей оперы, но, кажется, тенор говорит героине, что будет всегда любить ее, даже если она его покинет. Когда-то я пел вам это по-английски: „Я буду верен своей любви“.

Нельзя сказать, чтобы Филип совсем случайно остановил свой выбор на этой арии; она могла косвенным путем выразить Мэгги то, что он не мог заставить себя сказать ей прямо. Мэгги не пропустила ни слова из того, что Филип говорил Люси, и, когда он запел, она поняла страстную жалобу, заключенную в мелодии. Этот исполненный мольбы голос не обладал высокими достоинствами, но Мэгги он был давно знаком: приглушенно и урывками он пел ей во время прогулок по тропинкам, поросшим травой, в зеленых лощинах и под раскидистым ясенем в Красном Овраге. В словах будто звучал какой-то упрек… Хотел ли этого Филип? Мэгги жалела, что в разговоре с ним ей не удалось более ясно внушить ему, что он должен отказаться от своих надежд и что в силу непреодолимых препятствий любовь их невозможна. Пение Филипа трогало, а не волновало ее; оно навевало воспоминания и мысли, и ее возбуждение сменилось спокойной грустью.

— Уж эти мне теноры! — заметил Стивен, с нотами в руках ожидавший, пока Филип допоет арию. — Вы развращаете прекрасный пол, воспевая в трелях свою сентиментальную любовь и постоянство, которые попираются самым коварным образом. Как видно, только обезглавив вас и поднеся вашу голову на блюде — а так, помнится, поступали со средневековыми трубадурами и труверами — можно прекратить эти смиренные излияния. Я считаю необходимым предложить противоядие, а тем временем мисс Дин, быть может, найдет в себе решимость оторваться от своих коклюшек.

И Стивен пропел с дерзкой веселостью:

Ужель умру я в муке страстной
Оттого, что ты прекрасна?

словно наполняя жизнью и бодростью самый воздух комнаты. Люси, всегда гордившаяся Стивеном, что бы он ни делал, засмеялась и, глядя на него с восхищением, подошла к роялю; Мэгги, как ни хотела она противостоять духу песни и певцу, была захвачена и покорена невидимым влиянием: ее увлекала за собой волна, с которой у нее не было сил бороться. Но, полная гневного стремления не выдать себя, она схватила шитье и продолжала с похвальным усердием делать неровные стежки и колоть себе пальцы, не подымая глаз и оставаясь внешне безучастной к тому, что происходит вокруг, до тех пор, пока все три голоса не слились в песне „Поскорей же пустимся в путь“.