Мельница на Флоссе

Боюсь, что в душу Мэгги неминуемо закралось бы чувство тайного удовлетворения, знай она только, как этот дерзкий и самонадеянный Стивен целиком поглощен ею, как быстро его решимость держать себя с ней подчеркнуто равнодушно переходит в раздражающе-непреодолимое желание добиться от нее какого-нибудь знака расположения, обменяться с ней полувзглядом или полусловом. Ему не пришлось долго ждать удобного случая: когда перешли к музыке из „Бури“,[100] Мэгги, встав с места, направилась в другой конец комнаты за понадобившейся ей скамеечкой; не участвовавший в это время в пении Стивен, от которого не ускользало ни одно ее движение, угадал ее желание и, предупреждая его, бросился к скамеечке; подняв ее, он посмотрел на Мэгги такими умоляющими глазами, что было бы бессердечием не ответить ему благодарным взглядом. А когда вам под ноги подставляет скамеечку самоуверенный молодой джентльмен, и этот джентльмен, столь уверенный в себе, не совсем вам безразличен, и, становясь вдруг покорным и внимательным, он медлит и склоняется к вам с вопросом — не опасно ли сидеть на сквозняке между окном и камином и не будет ли ему позволено передвинуть для вас рабочий столик, — то, само собой разумеется, все это вызывает предательскую нежность в ответном женском взгляде, особенно если первые жизненные уроки были преподаны вам на прозаическом, будничном языке. Для Мэгги подобные знаки внимания не были привычны, они были чем-то совсем новым в ее жизни, и свойственная ее натуре потребность в поклонении сохранила всю свою первоначальную свежесть. Предупредительно нежный тон Стивена заставил Мэгги поднять глаза на склонившееся к ней лицо, когда она произносила в ответ: „Нет, благодарю вас“, и, вопреки всему, взгляд, которым они обменялись, был полон для них той же прелести, что и накануне. Со стороны Стивена это был лишь обычный акт вежливости, потребовавший не больше одной-двух минут, и Люси, занятая пением, едва ли обратила на это внимание. Но для Филипа, в душе которого жила уже смутная тревога, готовая находить себе подтверждение в самых незначительных случайностях, неожиданное рвение Стивена и преображенное лицо Мэгги, очевидно отразившее сияющую улыбку, обращенную к ней, составили столь разительный контраст с недавним подчеркнутым безразличием, что он сразу же усмотрел в этом горький для себя смысл. Вновь зазвучавший голос Стивена действовал на его взвинченные нервы так раздражающе, словно то был лязг железа; Филипу даже захотелось извлечь из рояля резкий и пронзительный звук. В действительности он не имел сколько-нибудь разумных оснований заподозрить существование недозволенных чувств между Мэгги и Стивеном — так по крайней мере говорил ему здравый смысл, — и ему не терпелось поскорее оказаться дома, чтобы, хладнокровно обдумав ложные впечатления, доказать себе их несостоятельность. Но вместе с тем ему хотелось оставаться до тех нор, пока будет Стивен, — всегда быть с Мэгги, когда с ней Стивен. Бедному Филипу представлялось естественным, более того — неизбежным, что любой мужчина, увидев Мэгги, должен в нее влюбиться. Но у нее нет надежды на счастье, если, увлеченная несбыточными мечтами, она полюбит Стивена; рта мысль окрылила Филипа, позволив ему рассматривать свою любовь к Мэгги в более благоприятном свете. Оглушенный бурей чувств, он стал путать ноты, и Люси уже поглядывала на него с недоумением, когда приход миссис Талливер, позвавшей их завтракать, дал повод Филипу закончить игру.

— А, мистер Филип! — сказал мистер Дин, когда они вошли в столовую. — Давненько я вас не видел. Отец ваш, кажется, в отъезде. На днях я зашел к нему, но мне сказали, что его нет в городе.

— Дела заставили его провести несколько дней в Мадпорте, — ответил Филип, — но он уже возвратился.

— Что, земельное владение по-прежнему его конек?

— Как будто, — проговорил Филип, весьма удивленный этим внезапным интересом к делам отца.

— Так, так, — произнес мистер Дин. — Если я не ошибаюсь, у него имеются земли и по ту и по другую сторону реки?

— Совершенно верно.

— А! — продолжал мистер Дин, разрезая пирог с голубями. — Должно быть, он теперь убедился, что земля — это крепкий орешек, дорогостоящий конек! У меня вот никогда не было конька, я не поддавался своим причудам. Но хуже нет, когда люди воображают, что из конька можно извлечь выгоду. Деньги сыплются из их карманов, как зерно из дырявого мешка.

Люси было несколько не по себе от этой неуместной критики расходов мистера Уэйкема. Но мистер Дин тем и ограничился и в продолжении всего завтрака был необычно Задумчив и молчалив. Люси, хорошо изучившая отца и имевшая свои причины интересоваться всем, что касалось Уэйкема, непременно захотела узнать, почему мистер Дин затеял этот разговор. Последовавшее затем молчание утвердило ее в подозрении, что вопросы были заданы неспроста.