Мелочи жизни

– Так, засранцы, – начинал он по-отечески тепло. – Вот это – Краков, большой польский город. Крыши домов там все оранжевые. Черепица называется. А асфальта там нет, сплошь – булыжник. То есть -камни. Старинные. А вот здесь, рядом с Краковом, – Сандомир, маленький такой городишко, типа нашего Каскелена. А вот тут, под Сандомиром, есть одна речка, мелкая такая, по грудь, там водятся сазаны, судак есть немножко, окунь, – Шкарпавы называется. А вот тут, – Скакбай-ага подслеповато щурился сквозь толстые линзы и тыкал указкой в карту, -вот тут, у самой Шкарпавы, есть деревня – Ослонка!

И уносился в воспоминания.

– Здесь стоял наш полк. И вот тут меня ранило. Осколком. Вот сюда, чуть ниже колена…

И он выставлял вперед свою покалеченную ногу в хромовом сапоге.

Мы всем классом таращились на его сапог.

И тут, в наступившей тишине, Скакбай-ага вдруг вскрикивал командирским голосом:

– Копбаев!

– Я! – вскакивал Арсик.

– Ты можешь потрогать, – великодушно разрешал Скакбай-ага.

Арсик был отличником и сидел за первой партой. Он подходил к Скакбаю-ага и послушно трогал ногу.

– Понял?! – грозно спрашивал Скакбай-ага.

– Еще бы! – кивал Арсик.

– Молодец! Садись! – приказывал Скакбай-ага. – Пять!

И Скакбай-ага размашисто ставил в журнале напротив фамилии «Копбаев» жирную пятерку, а Арсик возвращался на свое место.

В своих контурных картах мы старательно рисовали речку Шкарпавы и деревню Ослонку. Я даже рисовал солдат и танки. И бой за деревню, и как ранило в ногу Скакбая-ага, и как он истекает кровью, но рвется обратно воевать, и как тащат его в тыл санитары…

Но что-то я отвлекся…

Так вот, насчет английского.

Никто особенно не заморачивался по поводу произношения. Понятно же, что поем на заграничном. Это уже само собой шло в зачет. Тогда все прогрессивные пели на английском. Не на китайском же!

Нуртай еще несколько раз съездил к преподу в райцентр, и мы за счет бормотухи заметно обогатили свой репертуар. Теперь у нас все состояло из шлягеров. Были там и «Энималс» – «Скоты», значит. «Битлы», конечно. Ну там ихнее – «Летит би» и «Естудэй». «Хотел Калифорния» – в обязательном порядке. «Лед Зеппелин» – «Стэрвей ту хэ-вен». Правда, в сильно усеченном варианте.

Просто там проигрыш есть такой, гитарный, в середине песни. Чтобы его сыграть, надо обкуриться. Да так, чтобы пальцы потом сами веером бегали по струнам. Мы пробовали: без дури – бесполезно. Ну и решили обойтись без этого чумового проигрыша.

Со «Смок он зе вотер» «Дип Парпла» – та же история.

Короче, все шло путем. Мы осваивали классику.

Ермек Турсунов (крайний справа) с друзьями. 1977 год

Но потом кто-то однажды притащил на «Романтике» пинк-флойдовский галлюциноген. И все. И мы зависли. Это был удар ниже пояса. Это был просто атас. И это было просто несправедливо до невыносимости.

Мы не то что повторить – мы запомнить не могли. Что они там вытворяют?! И что за чем там у них следует?! Короче – космос.

А в какой-то композиции у них там вообще собаки воют и свиньи хрюкают. Где мы их тут возьмем? Поющих собак. Или там – свиней.

У нас тут никто их не держит.

Да даже если и найдем! Кто с ними репетировать будет? Надо же еще, чтобы они вовремя захрюкали, в правильной тональности. А у этих «пинкфлойдов» свиньи хрюкали в такт и очень даже музыкально. В общем, по многим объективным причинам от «Пинк Флойда» пришлось отказаться.

Элтон Джона мы не пели. Из принципиальных соображений. Пошел он, этот элтонджон! .. Нас бы в нашем поселке просто не поняли.

А на «Би Джиз» у нас не нашлось подходящих голосов…

Можно было бы попробовать, в принципе. Если тисками зажать… Ну, в общем, «Би Джиз» тоже, как выяснилось, не совсем наше.

Ансамблю нужно было название. Мы долго думали. Перебрали массу вариантов. Потом кто-то сказал, что «Битлз» переводится как «Жуки». И тут уже все моментально срослось. «Майские жуки»! Потому что наш поселок носил праздничное название – Первомайский.

Шло время. Мы чувствовали, как набираем музыкальный вес. Коллектив постепенно обрастал фанатами. Они неизменно приходили на наши репетиции и тихо рассаживались по полу вкруговую. Шептались. Все понимали, что присутствуют при таинстве, и потому никому не дозволялось вести себя неподобающим образом.

Приходила и Сара. Но Ромео уже не питал к ней прежнего интереса. Он уже был избалован женским вниманием и не особо ее замечал.

Любовные страдания заметно подточили ладную Сарину фигуру. Она весила теперь шестьдесят восемь, но Ромео это приятное обстоятельство уже не вдохновляло.

В один из дней в дверь репетиционной кто-то постучался. Вошла миловидная мадам. Сразу было видно – городская, не из местных. Оказалось, это она – «отв. Каржаубаева А.».

– Айман, – представилась она, – заведующая культмассовым сектором. А вы, я так понимаю, «Жуки»?

Было приятно, что про нас уже ходят слухи на уровне правления совхоза. Мы сдержанно кивнули.

– Мне поручено взять над вами шефство, – сказала она.

– Кто это, интересно, поручил? – усмехнулся Нуртай.

– Директор совхоза товарищ Каликов, – бодро отчеканила Айман.