Мелодия на два голоса [сборник]

— Видно, так, — согласился Сергей Сергеевич. — Да ты не тужи. Я вот с детьми живу и с женой, а все будто один. И словно даже хуже, чем один. Но я ладно, работяга, образования никакого нету, техникум бросил, не доучился, вроде мне и по заслугам горевать, раз я, здоровый бугай, на самый малый бугорок не сумел в жизни подняться. Но вот ты-то! Все у тебя было — и почет, и богатство. Как же ты возле магазина очутился? Почему?

Виктор Васильевич дрожащей рукой налил себе почти полный стакан, запрокинул голову, выцедил.

— Я понимаю, о чем ты спрашиваешь, — медленно произнес он, глядя куда-то мимо собеседника, на сумеречные деревья. — У тебя, видно, душа ранена и ты жаждешь докопаться до причин, чтобы найти исцеление. Это — увы! — невозможно. Говоришь, на самый малый бугорок не взобрался? В этом, думаешь, суть? Ерунда. Все эти бугорки — чушь собачья. Не властны мы в своей судьбе, сказал один замечательный поэт. Было время, я тоже в себе копался, старался понять, почему так душа неустроена. Мучился и всех, кто вокруг меня, мучил. Пустое и неблагодарное занятие. Самые умные люди во все века на этом вопросе себе голову ломали. Теперь живу спокойно и хорошо, как животное.

— Что же, и выхода никакого нет? — В этот момент Сергей Сергеевич не ощущал ни страха, ни горя. — Животным-то быть вроде совестно.

— У меня нет, а у тебя есть. Ты еще молодой, сильный, красивый. Наверное, тебя кто-нибудь крепко любит. К тому человеку и иди. Если бы меня кто любил, разве бы я стоял возле магазина. Никогда, поверь!

Зримо, как на экране, всплыло перед затуманенным взором Сергея заплаканное лицо Нины и тут же смазалось, растаяло.

— Она меня любит, — сказал он. — Да что толку.

— Не ценим, что имеем. И я свою жену не ценил, истязал. Может, это я и в гроб ее вогнал раньше времени.

— Бил, что ли?

Бывший начальник светло улыбнулся.

— Простая ты душа, Сережа. Разве в гроб битьем вгоняют? Голову не горой сносят, соломинкой.

— Чудно ты говоришь, Виктор Василич, а слушать интересно. Хотя не все понимаю… Думаю, чего мне не хватало? Зарабатывал я много, в уважении ходил, да и сейчас могу сколько хошь заработать, а не хочу больше ничего. Другие при моем достатке, да при такой жене, как у меня, и при таких-то детях живут припеваючи. Посмотришь, катится колобок, а от него, как от лампочки, жирный свет струится. И я так жил и был доволен. А вдруг, поверишь, Виктор Василич, враз навалилась эта беда. Ничего не желаю, свет не мил, точно очумел. Гляжу утром с постели, как жена на работу собирается, охорашивается, сидит перед зеркалом, пудрится, красится, и чего вижу? Она же старуха уже! Кожа мятая, под глазами темно, морщины, второй подбородок растет. Она, может, и не замечает, но я-то вижу! Она старуха! Что ж, значит, оттопали жизнь и назад нет возврата? А зачем оттопали? Для какой цели? Ведь и впрямь, выходит, как звери прожили, — от одной кормежки до другой.

— Пей! — сказал Виктор Васильевич, шатнувшись в сторону от его вопроса.

— Не хочу. И пить больше не хочу. Не помогает. Эх!.. — Ему стало неловко за свою неуместную откровенность, за то, что выворачивает себя наизнанку перед посторонним человеком, вдобавок алкашом, и он свирепо добавил: — Не бери в голову, Василич, чего я тебе на уши вешаю. Треп это все. Чего с похмелья на ум не взбредет.

Бывший начальник был мудр, потому что уже долго болел одиночеством. Он понял.

— Верно, Сергей, с людьми лучше настороже быть, а то и не заметишь, как испачкают. Но не со мной. Я, Сережа, не меньше тебя устал. Смешно теперь вспомнить, с каким усердием на те бугорки карабкался, которым ты позавидовал. И подножку ближнему не хуже других умел подставить. И мне в свой черед приходилось спотыкаться и падать. Когда я с тех бугорков скатился, удивлялся, что цел остался. Весь я был как огромный синяк. Так что ты меня не стесняйся, облегчай сердце. А лучше выпей. Когда на русского человека хандра накатывает, у него один выход — стакан. На себе проверил.

— Нет, — сказал Сергей Сергеевич. — Стакан не выход, стакан — это бегство.

— Умный ты мужик, — похвалил Виктор Васильевич. — Мозги не пропил. Ну и держись, авось встанешь. А я выпью, мне суетиться поздно.

Сергей Сергеевич вежливо подождал, пока новый приятель доцедит вино, пожал ему руку и пошел домой.

По пути его еще разок крутануло. Он прислонился к сосне, обнял ствол руками и уткнулся лицом в шершавую теплую кору. Гнуло его к земле, гнуло. "Ну нет, меня вы голыми руками не скрутите, — сказал он неизвестно кому. — Не хочу, как Виктор Василич. Хороший он человек, да квелый. Меня не скрутите. Я свои дела, которые положено, до конца доделаю".

Он оттолкнулся от дерева и чуть ли не побежал, размахивая руками и раскачиваясь. Плохой был бегун после этого сумасшедшего года. Кололо под печенью, виски давило, но с каждым шагом чувствовал, как к нему возвращается прежняя, казалось навек забытая бодрость и жажда движения. Что-то, видно, перекипело, сгорело в нем, отгнило. Он боялся в это поверить, и потому все ускорял и ускорял свой бег. У дома еле отдышался.