Меморандум

Именно этим — добротой смиренных людей, их не показной, а чаще всего сокровенной любовью, этими волнами душевого тепла — невидимыми, неподсудными холодному рассудку, но так остро ощутимыми изголодавшимся по любви сердцу — этим великим богатством живой человеческой души так притягивает нас какое-то место или город, или дом на море в зарослях инжира и алычи, в дыме летней кухни и самосада, в скрежете сверчков и плаче шакалов, в тишине утреннего моря и разговорах ни о чем с Ираклием, добрым глупым стариком, бесплатно кормящим чужого отрока перепелами и бараньим люля-кебабом с гранатовым соком и усатой улыбкой. Вот так любовь и правит жизнью, так благодаря любви жизнь продолжается и торжествует…

Однажды я понял весьма неприятную вещь — мои родители подхватили вирус снобизма. Кого бы из друзей я не приводил в дом, то отец, то мама громко шептали мне наедине: «этот мальчик (эта девочка) не нашего круга, ты его (ее) больше в дом не приводи». Мне в друзья предлагалась очередная кандидатура из детей родительских коллег — самовлюбленный мажорчик со стеклянными глазами или шикарно одетая пустая стервочка, с которыми и поговорить было не о чем. Так обступила меня пустота домашнего одиночества. В нашем некогда гостеприимном доме поселилось холодное отчуждение, каждый жил сам по себе, отгородившись от окружающих стеной невмешательства.

В это время и появилась Даша. Девушка из рабочей семьи, в простеньком платье, села за мою парту и только потом смущенно спросила: «Можно?». Я кивнул. На уроке она сидела с прямой спиной, напряженно вникая в развитие темы, конспектируя урок крупными округлыми буквами, отличаясь от других девушек класса, как горлица от индюшек. От нее веяло утренней свежестью, тишиной звездного неба и чистотой топленого молока. Мы еще и парой слов не обменялись, а я скучал по общению с ней, будто возлюбленная уехала заграницу, а я остался дома, бегая каждый час к почтовому ящику в ожидании открытки с видом Эйфелевой башни с родными фиолетовыми каракулями. Наконец, раздался резкий дребезжащий звон, прекративший урок, учительница вышла, мы с Дашей одновременно повернулись друг к другу и улыбнулись такой нежданной синхронности.

— Ты любишь море? А небо? А собак?

— Ты читала «Белые ночи»? Смотрела кино «Спартак»?

— А ты читал Ахматову? А устрицы ел?

— А ты летала над облаками? Брала в руки змею? Прыгала со скалы в море?

— А ты влюблялся в кого-нибудь?

— А ты?..

С Дашей все было просто и ясно, я чувствовал родственную душу, грудь наполнила терпкая сладость. Отчего это? Взаимность — прозвучало незнакомое слово, и еще одно подлетало издалека, задерживаясь на границе чувств и разума, покрытое оболочкой стыда: любовь, первая любовь, неумелая, сокровенная, полная медовой сладости и полынной горечи. Я объяснил положение в семье. Грусть была мимолетной, она все поняла, и в наших головах зажурчали фонтаны идей. Мы записались на факультатив по физике и русскому языку, в велосипедную секцию и фотокружок — всё это для того, чтобы подольше быть вместе на вполне законном основании.

О, как жалел я тогда, что зависим от родителей, не могу сесть и уехать в другой город, где стал бы свободным, где никто не мешал бы нам с Дашей быть вместе сколько захочется.

Давным-давно меня водили в магазин «Детский мир». Когда входил под своды огромного здания с тысячей игрушек, я погружался в иную реальность, настолько отличную от той, что шумела на улице, будто попадал на другую планету. Даша также создала свой мир, ограждающий её невидимой границей, словно кокон — бабочку. Никто не смел вторгнуться на территорию собственного пространства девочки, только если она сама не позволит.

Не сразу, очень не сразу, она впустила меня в свой мир, я вошел туда и… захотел остаться навечно в прозрачных туманах залитых солнцем лугов, где думалось только о добром, где сладко пахло диковинными цветами, порхали и посвистывали крохотные птицы, огромные губастые рыбы из-под воды вопросительно вглядывались в твое лицо, оранжевые гривастые львы возили на спинах маленьких обезьянок, беззвучно падали в траву красные яблоки с ветвистых деревьев, а Даша водила меня по тайным тропинкам, держа за потную от волнения руку и рассказывала о том, что повторить и тем более понять, невозможно. Тайна простой девушки так и осталась для меня неразгаданной, я лишь касался ее кожей, глазами, ушами, не проникая в глубокую сердцевину смысла, но и этим был доволен. Бывала она порывистой, разговорчивой — и вдруг остывала и замедлялась, превращаясь в усталую лебедь в плавном полете. Иногда я ловил себя на том, что вот сейчас Даша дегустирует наши отношения, пробует на вкус мои слова, оценивает движения, идеи, выражения глаз и даже покрой одежды. Она понимала это, смущалась, отмахиваясь от меня веером шуток.

Вообще-то имя Даша с детства носило для меня волшебный смысл, от одного звучания этого короткого слова мурашки сыпали по спине от затылка к пояснице и обратно, повергая меня в эпицентр вихря таинственных чувств. И тому была своя причина.