Меморандум

— Брось! Слушай, а давай мы с тобой устроим вечеринку, ты оторвешься на полную катушку, и сразу успокоишься. А уж девчонок я приглашу проверенных. С ними осечек не бывает.

Вечером, после жесточайших мучений и страшных мыслей о смертельной мести, я вспомнил Мишкину идею и решил её принять. В конце концов, как уверяют старшие товарищи, клин клином выбивает.

— Твое предложение еще в силе? — выдохнул я без предисловий в телефонную трубку.

— Ага. Хочешь, прямо сейчас приходи, и всё будет хакей.

— Иду!

Мишка жил один. Мать его умерла от белокровья, отец женился на другой женщине и переехал к ней жить, поэтому сынок использовал жилплощадь в своих подлых целях свободно и даже с каким-то мстительным удовольствием — мать свою он любил, и воспринимал женитьбу отца на «молодухе» едва ли не своего возраста как предательство.

— Ничего себе, девственничек, называется! — захлебывалась от восторга пьяненькая Лада, которой я грязно, по-животному мстил за свою поруганную любовь от имени всех влюбленных мальчишек, в ее лице — всем этим дашам, машам, нинам, ладам и прочим вертихвосткам с кипящими гормонами в жилах вместо крови. И чем более жестоко я мстил, тем большее удовольствие получала эта мартовская кошка.

Даша ко мне больше не подходила. Я ничего не испытывал к ней кроме брезгливости. С той безумной ночи она навсегда срослась в моем сознании с тошнотворной грязью, которую я утрамбовал в свое тело, в свою душу. Себя же я люто возненавидел.

Главная идея

Как ни странно, именно благодаря столь раннему опыту разочарования в плотских отношениях, в моей жизни наступил благодатный период, богатый на размышления о самом главном. Вместо посещения вечеринок и вечеров, куда юноши приходят в надежде на то, что им «перепадет» или «отломится»… Вместо пьянок в чаще лесопарка и вечерних сеансов кино на последнем ряду — меня будто накрыла мощная прозрачная волна.

Как-то в июльский полдень на берегу Черного моря средь тишайшего штиля внезапно налетел ветер и поднял волну. Осоловевший от жары и недавнего обеда с харчо и чахохбили, я вскочил, ощутив грудью упругий ветер с мелкими колющими брызгами, бросился в голубую прозрачную еще волну. Меня вздымало к слепящему солнцу на синем небе, с ёкающим сердцем я падал вниз, почти к самому дну, обратно летел вверх — и снова, умирая от страха, погружался в пучину.

Так вот там, на глубине, под волной, я открыл глаза и увидел, как сквозь бирюзовую толщу мятежной воды пробился яркий солнечный свет и ослепил меня. Через секунду меня подняло девятым валом на головокружительную высоту, и еще через мгновение, ослепшего, испуганного и счастливого — мягко швырнуло в отступающую кипящую белоснежную пену, на блестящие камешки береговой полосы, к убегающей с пляжа пестрой толпе. Я вскочил, оглянулся, увидел нависший надо мной следующий изумрудный вал морской воды с белыми барашками по верху и, едва успев увернуться от следующего удара стихии, выскочил на берег и сел на подмокшую циновку. Но с берега не удалось еще раз увидеть, как солнце пронизывает ярко-голубую толщу, а скоро и фейерверк завершился: небо затянуло черно-серыми тучами, поднятая со дна серая муть осквернила голубоватую белизну волн, закрапал дождь, задул противный ветер — начался обычный пятибалльный шторм.

В ту пору моей мятежной юности меня накрыла прозрачная бирюзовая волна, сквозь неё призывно светило солнце — и я потянулся к нему. Набрал у Димыча стопку книг, читал жадно, до отупения, до рези в глазах. Ночью, во сне передо мной вспыхивали роскошные солнечные красоты, от чего весь последующий день озарялся вездесущим светом, даже если шелестел дождь, меня ругали или, скажем, требовали нечто противное моему высокому настроению. Иногда я просыпался светлой летней ночью и бросался к столу. Пока я исписывал листы блокнота, меня не оставляло чувство, будто всё вокруг залито ярким солнцем, тонкими ароматами, переливами птичьего пения, теплыми ветрами надежды. Наутро обнаруживал на столе стихи, прозаические пейзажные зарисовки или необычные диалоги сказочных персонажей. И удивлялся, откуда они взялись, пока не вспоминал ночное бодрствование и сомнамбулические броски к столу.

Чем же я занимался тогда? Что меня столь властно увлекало? Покопавшись в душе, обнаружил в себе недовольство своей земной жизнью. От этого берегового камня я отталкивался и бросался в бездонную пучину вечности. Земная жизнь может прерваться в любую секунду, старики говорят, что их долгая вроде бы жизнь пронеслась, как несколько мгновений; страдания, болезни, непрестанный страх смерти — от этих врагов человеческого счастья никому не увернуться.