Memoria

Ударил отбой. Я все не могла уйти — последняя ночь. За занавесочкой на нарах шевельнулась Нина Дмитриевна — хотела и боялась сказать, что надо расстаться, что вдруг застанут меня здесь, в чужом бараке, после отбоя.

— Да, надо идти!

— Ты все-таки постарайся дать о себе знать.

— Уж как-нибудь, да сумею.

— Ты ведь сможешь написать Николаю?

— Конечно, — я повторила заученный адрес. — Подпишусь — сестра Нина.

— Он поймет и мне сообщит, что было письмо от сестры.

Мы усмехнулись: в лагерях разрешалась переписка только с родственниками, но лагерники всегда понимали друг друга, и мы побратались по переписке с ним.

— Обход, — испуганно прошептала дневальная.

Я скользнула в темноту и за средними нарами незаметно вышла из барака.

Снег блестел под прожекторами. Поднимался ветер. Пригибаясь, я перебежала в свой барак.

Наутро, как только ударил подъем, в наш барак вошла надзирательница, заторопила:

— На вахту с вещами! Девочки подхватили мои вещи:

— Прощайте, прощайте...

Последний обыск на вахте. Гудок поезда. Часовой, вскинув винтовку на плечо, провел нас троих в вагон. Мы знали, что ехать недолго — до пересылки на Потьме. Там формируют этап.

Через час поезд остановился.

— А ну, давай вылазь!

Потьма. Та самая, куда мы приехали летом четыре с половиной года назад. Теперь все в снегу. Снег на колючей проволоке. Снежные шапки — крыши бараков. Часовые в белых полушубках, в валенках.

Провели через вахту.

— Налево!

Деревянное здание, но вроде тюрьмы: коридор, а по обеим сторонам двери с висячими замками.

— Вот-те и вольные, — шепнула спутница, — из лагеря да обратно в тюрьму.

В камере народу, как на вокзале. Сидят на вещах.

Вот несколько девушек, которых впустили только что перед нами.

— Из северных лагерей мы, и чего везли? — удивляются они. — Ведь до конца срока у всех меньше двух месяцев.

— А в каких лагерях были? В общих, вместе с бытовиками? — спрашивает, закуривая, какая-то изможденная женщина.

— В общих, на лесоповале.

— Вот оттого и везли: из общих выпускают на волю, а тут спецлагеря, по окончании — ссылка. Значит, вам в ссылку.

Девушки переглядываются и бледнеют:

— Но ведь не было в приговоре!

— Этого в приговоре не ставят. Просто везут этапом из спецлагерей на поселение. И крышка.

— Полно, вам, Анна Ивановна, — говорит изможденной какая-то старушка, поправляя белый платочек, — Бог знает, как еще все обернется, может, и выпустят их... Скажите лучше, девушки, вы где были-то?

— На Воркуте.

— А не слыхали ли случайно про Громова? Коля Громов, сынок мой, тоже на Воркуте срок скоро кончает... Может, встретили на каком этапе?

Все бесконечно знакомо: расспросы, нары, чемоданная жизнь без завтра...

Я очень устала... от волнений, от ночи без сна. Отыскиваю свободные нары, подстилаю бушлат, покрываюсь одеялом, кладу рюкзак под голову... засыпаю.

Во сне слышу голос:

— Est-ce qu’iln’y a pas quelqu’ un qui parle francais?*

Вижу — стройная фигурка с волнистыми каштановыми волосами, темные глаза с пушистыми ресницами, типично французская ортогенность движений — парижанка из французского фильма. Вот так сон!

— А votre service, madame**, — говорю я, забавляясь неожиданным сном.

— Quel bonheir!*** — восклицает женщина, бросаясь ко мне, и, протирая глаза, я понимаю, что это не сон, на самом деле мне протягивает руку молодая красивая женщина и начинает быстро, почти захлебываясь, говорить по-французски. Она счастлива, что наконец может поговорить, расспросить, что-то понять. Вот уже две недели ее везут с этапом, она не знает куда, не понимает русского языка и не встретила никого, с кем могла бы поговорить.

*— Нет ли кого-нибудь, кто говорит по-французски? Нет ли кого-нибудь? (франц.)

**— К вашим услугам, мадам (франц.).

***— Какое счастье! (франц.)

— Как вы попали к нам из Парижа? — спрашиваю я, не сомневаясь по акценту, что она парижанка.

Нет, она не француженка, она грузинка. Но выросла в Париже. Арестовали ее в Тбилиси, и следствие шло по-грузински. После приговора вывезли из Грузии, она даже не знает куда.

— Где мы находимся? Что со мной будет дальше? — спрашивает она.

— Сейчас мы в Мордовии, — говорю я горько. Она смотрит с ужасом:

— А дети? Неужели я не смогу узнать, где мои мальчики, что с ними?

— Узнаете. В лагерях вы встретите много женщин, говорящих по-французски, и грузинок. Я только что с 10-го лаготделения, там остались мои близкие друзья, две грузинки из Тбилиси.

Я называю фамилии.

Она оживляется:

— Я слышала эти фамилии от отца. Он сам из Тбилиси.

— Хорошо, если попадете на 10-й. Но и на других лагпунктах есть. На 6-й, когда мы там были, пригнали четырех грузинских девушек. Потом их перебросили, кажется, на 16-й.

— Молодые грузинские девушки? За что они сидят? — удивилась она.

— Попали в плен к немцам. Раз выжили, значит, работали на немцев.

Она не может этого понять.

— А вы, мадам, долго в лагерях? — спрашивает она.

Я рассказываю о себе и о лагерях. Шутливо рассказываю, стараясь не пугать. Передаю комические сценки. Мы смеемся.