Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

К Каме спускались с крутого берега две деревянные лестницы. У пристани толпились бабы, приоткрыв белые тряпки на корзинах.

– А вот, а вот творожные шаньги! Пироги с грибами! А ну, а ну – налетай!

Я бы и налетела, да купить-то не на что – деньги за фрак почти кончились, не до пирогов. Пошла по лестнице.

Вышла на широкую пыльную площадь, на другой стороне высунулась из-за деревьев белая каменная церковь. Приземистая, с синими куполами. А во все стороны от нее – поросшие травой улицы. По обеим сторонам домики то прятались за кусты черемухи и бузины, то высовывались из палисадников. У каждого стояли деревянные, украшенные металлическими бляшками гвоздей ворота, и рядом – калитка.

Шла я вдоль улицы, сама еще не зная куда; глазела. И на меня, чувствую, из окон глазеют. Ребятишки выбегают за ворота и глядят вслед. Вдруг они закричали:

– Матвеич да Михеич идут! Матвеич с Михеичем!

Серединой улицы шел человек с балалайкой. Он приплясывал, пошатываясь, но ловко сохранял равновесие и припевал:

Трах, тах, тара-рах!
Появился монах
На сионских горах:
У его трубка в зубах,
Балалайка в руках!

Рядом с ним шел большой козел, тряся бородой и тоже пошатываясь.

Изредка козел останавливался, открывал бородатый рот и кричал: «Бэ-э-э!»

– Поет, поет! – с восторгом кричали ребятишки.

– А ну подноси кто-нибудь, мы не так запоем! – сказал человек. И козел закричал, подтверждая: «Бэ-э-э!»

У ворот там и сям показывались люди. Какой-то старик сел на лавочку, не спеша вынул из кармана кошель и крикнул:

– Ванька! Принеси им чекушку!

Босоногий мальчишка, зажав в кулаке деньги, побежал в переулок. Он вернулся и, переводя дух, протянул человеку с балалайкой бутылку. Тот взял, посмотрел на свет, крякнул и стал пить, запрокинув голову. Козел смотрел на него рыжими глазами. Потом разбежался, пнул его в бок рогами и встал, раскрыв рот.

– Просит! Просит свою долю! – закричали ребятишки.

Человек оторвался от бутылки.

– Не обижу! – Хлебнул еще раз и протянул бутылку козлу. Козел жадно раскрыл рот и запрокинул рога. Человек, держа под мышкой балалайку, лил ему в рот, приговаривая: – Пей, Михей, пляши веселей!

Со всех сторон глядели люди.

– Невинную тварь и ту совратили, безбожники, – со скамейки сказала старушка, поправляя платок и качая головой.

– Как совратили, бабушка? – спросила я.

– Да был козел как козел, обыкновенная животная. А как вернулись они с войны, пошли, с радости, что целы, по кабакам и его, козла, выучили. Шатается теперь по городу, только что не сквернословит. Хозяин от него отступился. Кому нужна такая животная? Караулит он у кабаков. И ведь каждый-то ирод сам пьет и ему подает.

– Водку?

– Водки у нас нет, кумышка самогонная. Вольют козлу и идут вместе, песни играют.

Мужик отдал мальчишке бутылку, взял балалайку и запел. Козел шел рядом, покачиваясь. Кругом у ворот хохотали люди.

– Вот какие времена пришли, – вздохнула старушка, – животная и та озорует.

– Нешто раньше не бывало? – отозвался старик у других ворот. – Не твой ли свекор, Матрена Ниловна, так напоил гусей суслом, что они пали как мертвые. Их даже ощипали, думали, пропащие.

– Это было, – нехотя согласилась старушка, – но безобразий таких, чтоб животная песни средь улицы пела, – не бывало.

Так встретил меня древний торговый град Чердынь.

17 августа. Проночевала я у той старушки, с которой разговорилась у ворот, а утром направилась в Бондюг. Там, говорил мне Борис Иванович, живет старичок Иван Лукич, у него есть записи былин, очень старинные. Есть и книги старого письма.

Это может быть: ведь Кирша Данилов, видимо, записывал былины в Приуралье. Может, и я открою такой старый список?

До Бондюга тридцать верст лесами, дойду в два дня, в один трудно дойти, не зная дороги. Заночую в 20 верстах от Чердыни, там есть деревня.

19 августа. Бондюг. Зарисовала и начертила планы построек. Здесь дворы, как крепости, окружают дома. Дома невысокие, не такие, как в Архангельской губернии: по Двине там люди живут во втором этаже, а внизу хозяйственные постройки все под одной крышей. Тут – скотный двор стоит в стороне, амбары, клети, всякие хозяйственные постройки смыкают квадраты двора, а изба – сбоку, окнами на улицу.

Пришла я в Бондюг под вечер. Шла из Чердыни все лесами да лесами, решила проделать путь в один день. Вдруг сразу раскрылись ели, обнаружив поляну, косогор и вытоптанную к речке поскотину. Несколько коров стояли по брюхо в воде.

В кустах послышался лай, мячиком вылетела пестрая собачонка. Показалась потом седая борода и сдвинутая набок войлочная шапчонка.

– Шарик, Шарик, ко мне! Ты, милай, не бойся, он не тронет.

– Я не боюсь, дедушка… Скотинку пасешь?

– Пасу, дочушка, пасу. Здравствуешь! – ответил старик, выходя из кустов. – Ты откелева, девушка?

– Из Чердыни, в Бондюг иду. Далеко ли осталось?

– Версты три. Да ты сядь, девушка. Отдохни.

– Я и то думаю.

Мы сели. Коровы, лежавшие на поляне, повернули к нам головы и посмотрели равнодушными глазами.