Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

При этом полагалось вскочить с места. Он развернул список, начал выкликать фамилии. Выкликнул всех:

– С вещами!

Наверное, этап…

Складывали постели, свертывали узлы, искали кружки, чайники. Сердце щемило.

Мы стояли готовые, но прошло несколько часов, пока, печатая шаг, подошел взвод стрелков. Щелкнула калитка.

– Выходи!

Построили, окружили, повели к железной дороге.

Впереди стрелки с винтовками, сзади с овчарками на сворках. В середине – кучка запыхавшихся женщин со своими узлами. Эти враги народа, неумело силясь сохранить строй, тащат зимние пальто, подушки, узлы к составу теплушек.

Нас подводят к открытой двери теплушки:

– Залазь по одной! Первая!

Первая вскидывает в теплушку узел, силится взобраться. Она старая, руки трясутся, не так просто прямо с земли, без платформы, взобраться в вагон.

– Не задерживай, туда твою мать! – кричит стрелок. – Вторая подсаживай!

Вторая подсаживает, первая влезла, протягивает ей руку. Взобрались обе.

С остальными идет быстрее – протянутые сверху руки помогают. Всех женщин пересчитали, погрузили, задвинули и замкнули дверь.

Все тридцать шесть в полутьме сидим на полу, слышим, как к соседним теплушкам подводят и грузят мужчин.

Наконец тонко засвистел паровоз, теплушки чокнули буферами, пошли, покачиваясь, по узкоколейке.

– Далеко ли повезут?

– А пить-то дадут? Если до вечера везти… А пить как хочется!

– Потому что пыль.

А главным образом потому, что волнение требует разрядки – женщины не могут молча ждать долгие часы.

Остановка. Грохочет дверь соседней теплушки. Выгружают.

– А нас?.. – Какая-то девушка пытается посмотреть в щель.

– Отойди! Нельзя! Ткнут штыком, будешь знать!..

Паровоз тоненько свистит. Трогаемся. Еще, пожалуй, час качаемся в полутьме. Опять остановка. Щелкает замок. Двери откатывают.

– Вылазь!.. По счету!..

Начинаем прыгать на песок: первая, вторая, третья…

– Приехали на дачу! – спрыгивая, говорит последняя.

Все тридцать шесть внизу. После пыли и духоты вагона тянет запахом леса, жмурит глаза солнечный свет. Впереди одноколейка теряется в лесу. Ее закрывают тяжелые лапы деревьев, они почти смыкаются над дорогой. Кажется: паровоз их должен расталкивать, чтобы пройти.

Перед нами саженный частокол, распахнутые настежь ворота. Выбегает толстый старик, кричит:

– Давай, давай, принимаю!

Четыре стрелка окружили нас:

– Строиться! По пять! Проходи к воротам!

Тащим узлы, становимся. Старший конвоя передает старику документы. Он выкликает по фамилиям.

– Все! Порядок… Проходи.

Входим в ворота. Первое – удивительное! – березы! Они толпятся, плотная зелень их теней ложится почти до низких приземистых зданий в глубине ограды.

– Правда, вроде на даче, – удивляется Надя Лобова.

Мы прибыли в лагерь.

В лагерях

Мы вошли в зону лагеря, ворота закрыл стрелок. Толстый старик, подпрыгивая, как мячик, убежал, крикнув:

– Староста! Проведи в барак!

Мы стояли на дороге, оглядываясь. Навстречу двигался на костылях человек в серых брюках с обрюзгшим лицом. Он кивал головой, улыбался.

– Здравствуйте, товарищи! – крикнул тонким голосом, приподнимая кепочку. – С благополучным приездом!

– Заключенный мужчина в женской зоне! – удивилась Надя Лобова.

– Отойди, Женя, успеешь! – отогнала его рослая девушка в ярком платье, подходя к нам. – Это кобло, – сказала она. – Пойдем, в барак вас отведу.

Мы тронулись.

– Что это – кобло? – прошептала Надя.

– Так в лагерях называют женщин, которые изображают мужчин.

– Как изображают? В брюках ходят?

– Поживете, увидите.

Мы вошли в барак. В основном они повсюду одинаковы, от Норильска до Караганды, от Медвежьей Горы до Колымы.

Широка страна моя родная,
С южных гор до северных морей
Лагеря и тюрьмы воздвигают
В необъятной родине моей… —

пели у нас на Колыме.

От Байкала до Амура тянулась колючая проволока вдоль железной дороги. Она разделялась вышками. Четыре вышки по углам. Стеной колючей проволоки огороженный прямоугольник. Вдоль проволоки бровка – вскопанная, взрыхленная полоса земли, метра два шириной. Бригада заключенных каждые два-три дня граблями разравнивает землю на ней, чтобы не только мыши – жука след был бы виден. Часовые на вышках следят: к бровке нельзя подходить заключенным.

В зоне – ряды бараков. В бараках – ряды двухэтажных нар. Иногда они сплошные, в более привилегированных бараках (у придурков, то есть у лагерной администрации из заключенных, или в ударных бригадах) между двухэтажными вагонками на четыре места ставят тумбочку. У входа, посредине барака – дощатый стол и две лавки. Рядом на табуретке бак. Туда утром и вечером дневальный приносит кипяток. Дневной свет только у стола, дальше полумрак, нары наполовину прикрывают окна.

Различия: за дверью бараков лежат сухие пески Караганды, или тундры Приполярья, или шумит Тайшетская тайга.

Еще различия: мужские бараки обнажены.