Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

Немало милостивых слов
Царица графу посылала,
Немало праздничных пиров
В честь государыни даров
Давал обласканный Шувалов.
Но этот пир среди пиров
Всех веселее и нарядней:
Хрусталь украшенных столов
И горы фруктов и цветов,
Литавры музыки парадной —
Все тешит взор и слух гостей.
Улыбкой легкою своей
Хозяин каждого встречает.
За каждым стулом встал лакей,
И море сладостных свечей
Зеркал дорога отражает.

Я вижу прежде всего эту сияющую дорогу свечей. Она преображает холодную сырую полутьму столовой. Она встает повторяющимися ритмами, смысла которых я еще не понимаю. А потом догадываюсь: так это ведь Ломоносов пришел на пир к Шувалову!.. Где встречает Сумарокова… Ну конечно, это о нем.

Я уже ушла из столовой и бреду по опустевшей зоне. Все ушли на развод. Здравствуйте, граф Шувалов! Вы встречаете Ломоносова? Образ наматывается, как провод на большую катушку.

Он вывел меня из лагеря.

Они меня превратили в старосту барака? Я себя превратила в Ломоносова и ушла из лагеря. Я – неуязвима.

Инвалидный барак

В один из первых дней после того, как нас перебросили на 6-й лагпункт, ко мне, улыбаясь, подошла женщина с круглым, добрым лицом.

– Гаген-Торн? Нина?

– Да, я.

– Ты не узнаешь меня?

– Не-ет.

– А Берту Гринберг на Эльгене помнишь?

– Конечно! Год рядом на нарах лежали.

– Я подруга ее, тоже электрик, Ольга Патрушева… Но я недолго на Эльгене была – перекинули на Балаганный.

– A-а, вспоминаю! На электростанции, вместе с Бертой…

– Да, тогда еще разрешали КРТД. Как раз перед войной успела освободиться. А тебя, я слышала, в сорок втором освободили?

– Было такое чудо: пересидела против срока только год. А Берта где?

– Задержали до конца войны. Я уж вольняшкой работала, инженером на электростанции, а ей, как зэку, разрешили только монтером. После войны освободили, осталась на Колыме. Может, к лучшему. Кто уехал – почти всех взяли повторно. Кого из наших ты встречала?

– На воле – я в Москве жила после войны – кое-кого встречала.

Как лагерники всегда, мы перебрали, что о ком слышно.

– Наших в Темниках много по второму разу, но на шестом нет. Говорят – на десятом. А я здесь со старушкой-грузинкой вместе. Человек замечательный! Катаракты на обоих глазах, шестьдесят восемь лет, а держится как! Да пойдем к нам в барак, познакомлю. Мы в четвертом инвалидном: у меня гипертония, давление – двести сорок.

– Я еще не бывала в четвертом. Пошли!

В огромном брюхе барака деревянные ребра креплений и нар стояли в три ряда. Каждая нара – норка. В ней сидит, копошится жилица.

Много знакомых. Вон, в углу, белая голова Валерии Рудольфовны. Перед ней, в проходе, тумбочка, покрытая салфеткой. Нары покрыты пледом. Она, подтянутая, в кофточке с белым воротничком, сидит мережит платочек. Будто на корабле: попала случайно в третий класс, приходится терпеть неудобства пути, по возможности сглаживая их.

Через проход от нее, поджав ноги, на нарах сидит пожилая карпатская «жинка». Низко склоняет повязанное платком строгое лицо – чинит ветхую вышитую рубаху.

Дальше мне кивнула седеющими кудрями рослая еврейка – я познакомилась с ней еще в больнице. Член партии с 1905 года – рекомендовалась она. Привыкшая к царским тюрьмам, она сохранила деловитость: делает гимнастику, сидит, словно сразу готова подняться и приступить к исполнению обязанностей.

Мы шли по проходу.

– Нина Дмитриевна, – позвала Ольга, – привела к вам свою колымскую землячку.

Худенькая старушка подняла голову. Бедные старые глаза ее почти не видели. Протянула тоненькие косточки – руку.

– Здравствуйте! Па-ажалуйста, садитесь к нам, – сказала она с легким грузинским придыханием. Слабо улыбнулась. А стало – будто в светлом доме приветливая хозяйка принимает гостей. Так умеет принять – каждому место и ласка. И гость понимает: честь побывать у таких людей.

– Я сейчас принесу кипятку, – сказала Ольга, – а вы, Нина Дмитриевна, опять не пили лекарства?

Нина Дмитриевна добродушно махнула рукой:

– Ну-ну-ну! Я приму… Оля со мной, как с ребенком, – улыбаясь, пожаловалась.

Ольга достала порошок у нее из-под подушки, деловито оправила постель и пошла.

– Она за руку меня в столовую водит, не позволяет одной… И бранит… – ласково покачала головой Нина Дмитриевна.

Я потом видела: они шли в столовую вместе. Ольга вела ее за руку, Нина Дмитриевна покорно передвигала старческие худые ноги, сконфуженно усмехаясь своей слабости.

Но была в этой слабости сила, которую чувствовали люди: умение оставаться самой собой. В любых условиях.