Мемориал

«Вот так, друзья мои! — говорит он. — Ко всему надо привыкать, теперь нам от жизни галушек ждать не приходится. А жить надо, так?» Ему семьдесят пять, лицо в морщинках, но походка бодрая и глаза смотрят по-прежнему с лукавинкой. «Пока человек работает, — говорит он, — жизнь продолжается. Как в часах с самозаводом — ты идешь, и часы идут. Но работу, конечно, надо брать по силам, ни себя, ни других не обманывать. Я вот от командования цехом ушел, но на заводе, в коллективе остался. Ночным директором. Работа тоже хлопотная, но — сижу в кабинете, с людьми общаюсь, в основном по телефону… — Он хлопает Андрюшу по колену. — Словом, патронник, жизнь идет!»

Подтекст его тирады мне понятен: своим примером он хочет подбодрить Андрея, который давно распростился с небом, но, закончив институт и приобретя вторую — уже «земную» специальность, работает в какой-то организации, косвенно связанной с аэродромной службой, и теперь, после болезни, боится, что он вынужден будет уйти и оттуда. Конечно, у него есть чем заняться: за эти годы он приобрел новые увлечения — собирает книги, пишет стихи (мне, например, он иногда присылает сонеты собственного сочинения, в основном философского характера), вечера проводит в шахматном клубе, играет наравне с мастерами, хотя сам всего лишь перворазрядник. Но все это, как он выражается, «хобби». А дело — здесь он согласен с Бадиковым — основа жизни.

В свое время, когда пришлось уйти из авиации, он вряд ли пережил бы удар, если бы не пример того же Бадикова. И тому в первые послевоенные годы пришлось сменить профессию. В редакторы его не взяли, а быть простым корреспондентом на побегушках — сам не захотел. Да и семья поджимала: на его плечах было трое, дети росли, учились, а послевоенное бытие было тяжелым. И он пошел на завод, где когда-то работал слесарем, а затем по комсомольской путевке стал газетчиком. Теперь «спираль» развернулась в обратную сторону: из газетчиков он снова подался в цех, работал и учился, стал техником, затем инженером, был выдвинут на командную должность, награжден орденом. Ценят его и сейчас… Жалеет ли он, что не работает в газете? «О чем говорить, братцы, когда поезд уже прошел!» — отшучивается он. Да, «поезд» прошел и не вернется. Но и сейчас, когда бывший редактор вручает мне для передачи рабочему кружку «Цветы для Штукенброка» старую подшивку нашей «Родина зовет!», то руки его слегка дрожат от волнения…

«Хороши мы были!» — Бадиков любуется старыми фотографиями. Что и говорить! Меня, например, на этих фотографиях уже никто не узнает. В волосах — даже после всех переживаний — нет и признаков седины, они черные как смоль. В фигуре военная подтянутость, собранность. И друзья, если смотреть теперешними глазами, все красавцы… Только где они сейчас?

Леонид Волошенков, наш пламенный Леня, умер — раны доконали его, и с его уходом в нашей жизни утратилось что-то очень важное, какой-то общественный нерв: ведь именно Леня, никто другой, был долгие годы душой наших дружеских собраний.

Многие затерялись, из корреспондентского «корпуса» еще дает о себе знать — шлет весточки из родного Владимира, лаконичные, как и его бывшие репортажи, Василий Федорович Кротков, или — для нас — по-прежнему Вася. Смешно, если вдуматься: Вася в семьдесят лет. Но так оно и останется уже навсегда: Вася, Андрюша, Саша, Валентин… Наша память не знает старости.

А вот фотография Ивана Гавриловича Алексеева — чудесного доктора, нашего спасителя. В первые послевоенные годы ему пришлось, пожалуй, тяжелее нас всех. В его Георгиевске — по злобным наветам или по собственной инициативе — человека со сложной биографией травили узколобые чинуши, не давали спокойно работать. Дрогнула жена, отвернулся кое-кто из коллег. Пришлось уехать в другой край любимого Ставрополья. Заново начал жизнь уже в селе Красногвардейском — лечил, оперировал, спасал. Был восстановлен в партии, стал главврачом больницы, членом райкома. А сердце уже сдавало… Гигант, красавец, он умер в шестьдесят с небольшим. Нам сообщили о его смерти, когда он уже лежал в земле. Похоронили Алексеева на почетном месте, в ряду знатных людей района. «Значит, он это заслужил», — прочли в письме… Сейчас мы с Андрюшей — двое из тысяч спасенных им от гибели — вспоминаем эти строчки и грустно переглядываемся. Большего, гораздо большего заслужил этот человек… Да будет вечной память о нем!

Вот и снова вспомнили. И не собирались, но, видно, от прошлого никуда не денешься — тут и наша вечерняя поверка, и новый душевный заряд. Ведь это наше прошлое — вроде аккумулятора, питающего наши сердца энергией и надеждой, или, как выражается новоявленный автор сонетов Андрюша, «Земля, дающая силы Антею»…

Я не договорил — немец сам увидел на табло обращение к пассажирам с просьбой идти к самолету. Беседа закончена. А жаль, теперь уже и мне жаль!

В ПУТИ