Мемориал

Пастор и согласен и не согласен с моими доводами. Есть цепная реакция зла, ее кто-то должен прервать — самый мудрый, самый незлобивый. Даже если он погибнет, отключая смертоносный провод, человечество не забудет его, как не забыло Христа. Почти две тысячи лет люди идут по его стопам, несут в себе его свет. У подлецов же, палачей и прочих низменных созданий нет будущего. Их заветы обращены не к душе, единственному признаку человеческого в человеке, а лишь к тому, что роднит человека со зверем. Все существа в этом мире едят, пьют, утоляют свою похоть, но любовь и совесть даны только человеку. «Да не убий их в себе самом!» — гласит высшая мудрость.

Я мог бы поспорить с пастором и его философскими выкладками. Мир помнит не только великих гуманистов и праведников, но и великих узурпаторов, проливавших человеческую кровь во имя своих честолюбивых замыслов. За кем идут люди? К сожалению, век от века землю все чаще и чаще сотрясали смертоносные взрывы, жертв становилось все больше и больше. Горы трупов… Тот же Штукенброк, где под землей лежит население целого города… Замученные, потерявшие при жизни даже внешний облик человека… Где были тогда эти ангелы — «гуманисты» и «праведники»? Большинство спало, сложив крылышки, в закутке. А меньшинство, видя бесчинства палачей и узурпаторов, вынуждено было взяться за оружие.

Пастор кивает: да, так было, было и с ним тоже — он не сидел тогда сложа руки и сомкнув уста.

— Душа никогда не спит!

Он рассказывает мне историю, похожую на притчу, как один юноша, студент из Мюнстера, узнав о том, что его любимый дедушка был во время войны карателем где-то в Белоруссии или на Украине, ушел из дома и стал активным участником манифестаций в Штукенброке.

— Что ж, — отвечаю, — в это я могу поверить. Ведь дед и внук — представители разных поколений, а значит, и психологии.

— Бывает, изменения происходят и в одном человеке, — мягко настаивает пастор.

Я пожимаю плечами. Нам, прошедшим и ад и чистилище, чего только не пришлось повидать на своем веку, какие человеческие метаморфозы. Мы и сами, наверно, в чем-то изменились. Но главное — наши, мои в частности, — взгляды на подлость и предательство остались неизменными. Я не могу мирно сидеть за одним столом с тем, кто когда-то хотел содрать с меня шкуру. Но мой опыт есть мой опыт, я не распространяю его на весь мир.

— Ага! — весело подмигивает пастор. — Тут я вас поймал, мой друг. Как же мы тогда говорим о всеобщности чувств? Допустим — о ненависти к войне?

Тут входит Луиза с подносом, приглашая всех на чай.

— Кофе на ночь вредно, — говорит она и ласково стучит пальцем по седому виску мужа. — Как и серьезные разговоры — тоже.

— Ты нас слышала?

— Разумеется.

— И безусловно, разделяешь мои мысли?

— Как положено жене.

— А без шуток?

— Милый, разве в наш век можно ко всему относиться серьезно?

Она пытается улыбаться, но глаза у нее грустные.

Пастор любовно касается ее руки.

— Ты права. Будем пить чай. И слушать хорошую музыку.

Он обращается ко мне:

— Но прежде решим, Александр, к кому мы отправимся завтра? Роя нет, его мы будем еще искать. От встречи с Виллимайером вы отказываетесь. А ваш бывший хозяин… о нем вы у меня раньше не спрашивали? Может быть, поискать его?

— Фоссена? — повторяю в неведении. Ну, зачем он мне, этот маленький фабрикант, которого я видел, наверно, не больше трех-четырех раз, да и то мельком. Но вдруг, вспомнив какой-то эпизод, прихотливо вынырнувший из тайных глубин мозга, говорю, что, пожалуй, эта встреча могла бы получиться любопытной. Только жив ли «папаша Фоссен», — ведь ему тогда было уже далеко за сорок?

— Посмотрим, посмотрим… — бормочет себе под нос пастор, надевая очки и беря с полки телефонный справочник округа. — Вестфальцы — народ живучий. Записывайте… — Нейенкирхенерштрассе, 97, телефон 5011. Да, разговор может получиться интересный. Встреча Ядмона и Эзопа. Старый патриций и его бывший раб.

ВОСКРЕСНАЯ МЕССА

Будильник поднимает меня раньше обычного. Семь часов. Однако немцы уже все на ногах, несмотря на воскресенье. В окно мне видна как бы микросхема жизни городка: кто-то, нагрузив пожитки на крышу машины, направляется с семьей за город, в лес или на берег одного из многочисленных озер; кто-то везет на тачке кирпичи — хочет, наверно, повозиться по дому, подремонтировать камин или теплицу; кто-то по соседству уже ползает по крыше с молотком в руке, прибивает отставшие листы шифера.

Еще раз заглядываю в расписание. Сегодня состоится поминовение усопших. И вообще день насыщенный, надо спешить.

Принимаю душ и спускаюсь вниз, в пустую столовую, наспех проглатываю кофе. До традиционных сосисок и яйца не дотронулся — некогда. Хозяйка чуть ли не в ужасе: «Вам не нравится завтрак?» Разуверяю ее как могу, говоря, что мне в этом заведении все нравится. О хозяине, разумеется, умалчиваю.