Мемориал

В номере уже сидит Фриц, посматривает на часы. «Быстро в машину. Пастор не любит, когда опаздывают». Сегодня его очередь сопровождать меня. Про Гельмута говорит, что тот будет ждать нас на ратушной площади в Лемго. «А на мессу он не пойдет?» — спрашиваю простодушно, забыв впопыхах о характере моего друга. «О, Гельмут и месса — это все равно что вода и масло», — посмеивается Фриц.

«А вы такой же ригорист?» — «Я? — немец подергивает плечом, усмехается. — Для меня безразлично, где дремать — в машине или в церкви. Лучше всего, конечно, дома в постели, но там мешает жена со своими заботами. А в церкви над тобой витают ангелы, никто не требует денег на расходы…»

Он шутит с серьезной миной. Теперь, когда я уже присмотрелся к нему, мне кажутся бредом мои недавние подозрения. Маленький Фриц не только чужд каких-либо злобных эмоций, но, по-моему, за всю свою жизнь никого грубо не обругал, никого не ударил.

Сам Фриц, когда я говорю ему о своих предположениях, спешит их опровергнуть. «Я же бывший моряк. А какой же моряк может называться моряком, если не расквасил кому-то носа или не свернул скулу? У меня был сокрушительный удар!» Но я опять не верю. Немец начинает сердиться, кажется, не на шутку. «Одного парня после моего апперкота не могли привести в сознание целые сутки! Чтобы вы знали: я отучил его от вредных привычек на всю жизнь. Потом он сам был мне благодарен».

Ему хочется рассказать очередную историю, которыми он буквально нафарширован. И он рассказывает, что в далекие тридцатые годы, когда над Германией нависла страшная ночь гитлеризма, кое-кто из молодых моряков, еще недавно тянувшихся к коммунистам, заколебался. Фашисты ловили таких в свои сети, как куропаток. Однако предупреждали: все простим, если назовете зачинщиков. И вот — было это на стоянке в Киле — один из парней, которого Фриц опекал, натаскивал, водил на собрания, — сказал, что пойдет на берег к знакомой девушке, дочери смотрителя маяка. В последнее время он вел себя как-то странно, и Фриц решил за ним проследить. Сойдя с корабля, парень сначала покрутился в гавани, неподалеку от маяка, затем, оглядываясь по сторонам, зашагал в другую сторону. Фриц шел за ним. Выйдя в город, парень обратился к полицейскому с просьбой показать ему, где находится «Крипо»[7]. Фриц, стоявший за углом дома, все слышал. Он опередил парня, и когда тот уже подходил, к зданию, где помещалось зловещее учреждение, схватил его за шиворот и втащил в подъезд.

«Ты перепутал, дружище, — сказал Фриц, — здесь ждет тебя девушка с усами и десятизарядным кольтом. Предлагаю изменить курс». Но парень начал рыпаться. Тогда Фриц отступил на шаг и нанес ему свой знаменитый удар. Как ни странно, это пошло на пользу парню. Когда он очухался, то больше не помышлял ни о каких свиданиях с ищейками.

Пастор Дистельмайер уже ждет нас в палисаднике перед домом. «Неужели мы опоздали?» — «Нет, но доброе правило гласит: не давай гостю утруждать себя. Вышел вам навстречу». Я удивлен: в такой день пастор одет, как обычно, в светлый костюм и сандалеты, верхняя пуговица рубашки расстегнута… А где же сутана или хотя бы строгий темный костюм с белым воротничком? Где четки, молитвенник и прочие аксессуары, которые в моем сознании неотделимы от образа священника?

Дистельмайер, опираясь на палку, идет к машине. Вероятно, мои вопросы написаны у меня на лице. Перетерпев боль, пастор как бы между прочим замечает, что все на этом свете имеет начало и конец, в том числе и духовная карьера. Вот уже пять или шесть лет, как он, почувствовав, что силы уходят, а болезни прибывают, стал подумывать об отставке. Сразу покинуть кафедру пастор не хотел: мало ли кому могли ее доверить. Для него это было небезразлично. Долгие годы он старался превратить кафедру в трибуну добра, любви к ближнему, к справедливости. Что-то ему удалось сделать — об этом говорят люди, его прихожане, паства, как сказано в библии… И он не смог, счел бы для себя преступным передать свое дело в чужие, холодные руки. На кафедру все чаще и чаще поднимались молодые священники — подготовленная им смена. «Вот и сегодня, — с гордостью заключил он, — мы услышим проповедь одного из моих воспитанников».