Мемориал

Там уже толпятся наши ребята. Дебелая хозяйка, обрадовавшись возможности сбыть залежалый товар, раскладывает на прилавке пыльные коврики с изображением средневековых замков, чепчики, пеньюары, пожелтевшие манишки, твердые, как кольчуги.

Повар дядя Кузьма купил целую дюжину кружевных панталон и рассматривает их на свет.

— Зачем они тебе? — спрашивает практичный Зубков. — Разве твоя старуха наденет такие?

— Не наденет — не надо, — хмурится повар, — на занавески употреблю али на скатерть. Тонкость в них подходящая, и узорчик есть.

Шофер Сашка примеривает перед зеркалом махровый халат невыносимо пунцового цвета.

— Взять, что ли, на речку ходить?

— Смотри, всех собак распугаешь, — смеется кто-то.

— Возьми и это, — подсказывает другой, протягивая Сашке бюргерский ночной колпак. — Вместо сачка, бабочек ловить будешь.

Здесь же толкается Леня Волошенков и высмеивает «барахольщиков». Ему ничего не надо. Глядя на наши торговые операции, он не выдерживает и разражается стихами:

Эх, куркули, презренные мужья!
Перестрелял бы я вас из поганого ружья!

Хозяйка подозрительно косится на него и убирает вещи под прилавок.

Я покупаю для мамы шуршащий плащ из вискозы, перчатки, шарфик и сумочку. Потом, подумав, прошу завернуть мне мужские шлепанцы — на всякий случай…

Нагрузившись сувенирами, возвращаюсь к себе. Вдруг возле «Бристоля» меня кто-то останавливает:

— Господин лейтенант!

Смотрю с удивлением и узнаю: Николаев! Эмигрант тянет меня за угол, дрожащими руками достает из кармана бумажку:

— Я спешил, боялся, что не успею. Вот ордер на квартиру для девушки. А вот ключ, я взял его у дворника… — Он вытирает пот со лба, победно усмехается. — Я выдержал целую баталию. Там, видите ли, жил какой-то головорез из гестапо, у нас в магистрате остались его дружки. Но я окрутил нашего шефа. Пришлось дать взятку, ничего не поделаешь…

Я смущенно трясу его руку:

— Чем я могу вас отблагодарить?

Николаев выпрямляется:

— Поклонитесь от меня моей Родине.

Он поворачивается и, сутулясь, уходит.

…В комнате у нас уже орудует хозяин отеля со своей супругой. Они считают картины, статуэтки, салфеточки, собирают постельное белье и зачем-то сворачивают матрацы. Теперь эта комната для меня чужая, как будто бы здесь не было ничего: ни жарких споров, ни наших ночных бесед с Андрюшей, ни вдохновенного, порой мучительного труда.

Я упаковываю чемодан и выглядываю в окно. Машины уже стоят у подъезда, окруженные толпой провожающих. Неожиданно набралось много народу: пришли немцы — рабочие из типографии, группа чехов из консульства, какие-то девушки. А Гизелы все нет… Вчера я не мог с ней увидеться и позвонил в больницу, просил прийти сегодня утром, к десяти.

— Почему так рано? — спросила она.

— Узнаешь, — ответил я.

Но вот вбегает Леня Волошенков, манит меня пальцем:

— Там тебя спрашивает одна, эта, которая…

Не дослушав, срываюсь с места, подхватываю чемодан и бегу вниз.

Я сую Гизеле ордер и ключ, что-то говорю, но она морщится, как от удара, и повторяет:

— Почему ты мне сразу не сказал, почему?

— Боялся, что ты будешь плакать.

Гизела печально качает головой.

— Нет, Алекс, я это знала. Но я не думала, что так скоро. Я обманывала себя…

Она отворачивается, шепчет:

— Мы все обманываем себя… Наверное, иначе нельзя.

— Не плачь, не надо плакать, — уговариваю я. — Все еще будет хорошо. У тебя есть теперь своя комната…

Какие у нее холодные руки! Я проклинаю себя за свое бессилие, за эти пустые и жалкие слова. Мне хочется обнять девушку, сказать ей, что я люблю ее, что я всегда думал о ней и буду помнить о ней долго, может быть, всю жизнь. Но язык словно пристал к гортани, а глаза застилают слезы.

— По машинам! — раздается команда.

— Мне надо идти, Гиз, — говорю я. — Прощай…

— Прощай, Алекс, — чуть слышно отвечает она. — Спасибо тебе за все.

Я бегу и сталкиваюсь с Андрюшей. Он достает из кармана ниточку жемчуга:

— На, отдай ей.

Возвращаюсь, надеваю Гизеле жемчуг на шею, крепко обнимаю девушку, целую ее в глаза, в губы…

Андрюша включает газ. Машина разворачивается и мчится по Детмольдерштрассе, догоняя колонну. Сзади гремят выстрелы — это нам вслед салютуют товарищи из военной миссии.

Мелькают дома с мансардами, груды развалин, рекламные щиты у трамвайной остановки… Я поворачиваюсь и нахожу среди людей которые остались там, позади, маленькую фигурку: лица не видно, только знакомое пестрое платье сливается в одно голубое пятнышко. «Прощай, моя девочка, — шепчу я. — Больше мы никогда не встретимся».

Вот и все, пора ехать. Вспоминать уже не хочется. Да и нечего.

Напоследок, украдкой от моего любознательного гида, пытаюсь отыскать место нашего прощания. Кажется, мы стояли здесь, у конца ограды, или немного левее, там, где сейчас высится новый железобетонный столб с хищно изогнутой шеей и змеиной головкой светильника. Печально усмехаюсь при виде этой современной химеры, воздвигнутой на дорогом для меня клочке земли.

Но господина Вундерлиха не проведешь.