Мемориал

Арминий… Герман… Битва херусков с римлянами. Только сейчас, когда наша машина, сбавив скорость, взбирается на вершину лесистого холма, я вспоминаю, что уже слышал где-то и про битву в Тевтобургском лесу, и про памятник, чуть ли не самый высокий в Германии, а может быть, в Европе. Уж не был ли я здесь когда-то?

«Приехали!» — говорит Вернер. Последний поворот, и мы подъехали к стоянке. Несмотря на позднее время, здесь стоит десятка два машин и мотоциклов. Вероятно, это иностранцы приехали на экскурсию. Спрашиваю у Вернера. Тот делает какой-то неопределенный знак: пойдемте, мол, там посмотрим.

Что-то в его голосе настораживает меня — какая-то нотка. Неясное чувство, подобно тревожному облачку, возникает в душе. «Стоило ли нам тащиться сюда на ночь глядя?» Но логика подсказывает другое: если мы уж оказались здесь, то стыдно было бы не посетить сей холм с его достопримечательностью.

На вершину поднимаемся пешком. Попыхивая сигареткой, Вернер, снова взявший на себя роль гида, поясняет, что вряд ли история знает еще какой-либо монумент, кроме, может быть, самых древних, который строился бы так долго: больше тридцати лет. И это уже в прошлом веке, при наличии необходимых технических средств. Скульптор придирчиво искал идеальное воплощение замысла, вносил поправки, словом, хотел создать шедевр, способный затмить все, что было создано ваятелями до него. Он посвятил этому памятнику почти всю свою жизнь, жил здесь же, у строительной площадки, вдали от больших городов, от своих близких, жил как отшельник в маленьком домике без удобств, работая и питаясь вместе с мастеровыми. Его фанатизм стал притчей, которой профессора доныне пичкают своих студентов, внушая им преданность «святому» искусству. А результат? Что ж, результатом герр скульптор тоже по-своему мог бы гордиться: при Гитлере памятник был объявлен символом истинно германского духа, сюда приводили отряды нацистских молодчиков для клятвы в верности рейху. «Образовалась своего рода цепная реакция, — мрачно иронизирует коммунист. — Сначала человек сотворил куклу, затем эта кукла стала помогать «творить» человека, вернее, античеловека. И это — в двадцатом веке, после Гёте, Шиллера, Гейне… Бедная Германия!»

«Кукла»! Впервые я услышал об этом памятнике-колоссе еще в школьные годы. Тогда появилась книга, а вскоре и фильм, где рассказывалось о трагической судьбе немецкого юноши, моего ровесника Бертольда, думающего и правдивого, который отказался сделать доклад в нацистском духе и, затравленный учителем, фашистом, кончил жизнь самоубийством. Так вот этот древний полководец Арминий, или Герман, уже не помню, как его там называли, стал невольной причиной гибели Бертольда, с ним, с его победой, которая, как старое дерево лишаями, обросла за две тысячи лет всякими небылицами, современный школьник должен был «увязать» идею величия фюрера и его несуществующих полководческих талантов.

Что ж, не знаю, был ли в жизни этот почти мифический вождь давно вымершего племени столь могучим и величавым, но его скульптурное изображение, скажем прямо, впечатляет. Еще подъезжая к стоянке, мы увидели в ночном небе подсвеченную гигантскую бледно-зеленую иглу, которая теперь, при более близком рассмотрении, оказалась победно поднятым мечом. Бронзовый Арминий стоит, картинно отставив левую ногу и опираясь на щит, а на его голове красуется столь любимый завоевателями всех времен и народов пернатый шлем.

Фигура на первый взгляд грозная. Но уже через несколько минут величие памятника начинает представляться мнимым. Вижу: нога у гиганта неестественно отставлена, а короткая туника, или кольчужка, в которую он одет, делает его похожим на солиста какого-нибудь героического балета. Да и красота сомнительная, рассчитанная на неприхотливого обывателя: хищно изогнутый нос, выпученные глаза… «Вернер прав: бедная Германия, если она могла поклоняться подобным идолам, — думаю я. — Интересно, как относятся немцы сейчас к этому памятнику? Вероятно, лишь с любопытством, не больше?»

Обращаюсь с вопросом к Вернеру, но тот делает вид, что не слышит меня. Я ловлю его взгляд, направленный в сторону постамента, где у подножия каменных колонн копошатся странные тени, и тревожное чувство возвращается ко мне. «Неонаци!» — негромко произносит Вернер. Он говорит спокойно, но интонация настораживающая.

Смотрю на генерала. Тот уже, конечно, все понял и делает мне едва уловимый знак. Я подхожу ближе. «Может, нам лучше уехать?» — тихо спрашивает Алексей Кириллович. «Думаете, они нападут?» — «Нападут не нападут, — уклончиво отвечает он, — но нежелательные эксцессы не исключены».

Однако момент для благородной ретирады уже упущен. Вернер, как бы бросая вызов столпившимся у постамента молодчикам, предлагает нам подняться на смотровую площадку. Мы медлим с ответом, и наш гид, продолжая внешне невозмутимо попыхивать сигареткой, направляется к входу в цоколь.