Мемуары

Вследствие нехватки времени и тех трудностей, с которыми пришлось столкнуться при отплытии из Чезенатико, я не мог заняться продовольствием, возложив обязанность позаботиться о нем на одного офицера, который достал то, что было возможно. При всем том ночью в неизвестной деревушке, захваченной нами врасплох, удалось раздобыть только немного продовольствия, которое и было распределено между всеми барками.

Ощутительнее всего был недостаток воды, а моя бедная больная спутница испытывала жгучую жажду, что явно свидетельствовало о подтачивавшей ее тяжелой болезни. Утомившись в хлопотах, я также испытывал жажду, а запас питьевой воды был у нас ничтожным.

Весь этот день мы шли вдоль итальянского берега Адриатики в некотором отдалении от него. Ночь была великолепна. Было время полнолуния, и я с неудовольствием смотрел, как поднимается на небе спутница мореплавателей, которой я столько раз любовался с таким восхищением. Прекрасная, как никогда, она была, к несчастью, слишком прекрасна. В ту ночь луна оказалась для нас роковой!

К востоку от мыса Горо оказался австрийский флот. «Патриотические» правительства Сардинии и Бурбонов предоставили ему без боя господство на Адриатике. Из объяснений рыбаков я знал о существовании австрийской эскадры и о том, что она, возможно, находится за этим мысом, однако, мои сведения были неопределенны.

На нашем пути в Венецию первое австрийское судно, которое мы заметили, была бригантина, кажется «Оресте». Неприятельское судно, также заметившее нас при лунном свете, постаралось приблизиться к нам. Я приказал сопровождавшим меня баркам держаться левее, ближе к берегу, чтобы таким образом выйти, по возможности, из полосы лунного света, который облегчал неприятелю возможность увидеть наши маленькие суденышки. Но эта предосторожность оказалась напрасной. Ночь была ясной, как никогда, и враг не только держал нас в поле зрения, но и открыл издалека орудийный огонь и стал пускать ракеты, чтобы привлечь к нам внимание своей эскадры и оповестить ее о нашем приближении. Я попробовал, не обращая внимания на артиллерийский обстрел, проскользнуть между неприятельскими кораблями и берегом. Но экипажи остальных барок, испуганные орудийным огнем и увеличивающимся количеством врагов, повернули обратно. Не желая покинуть их, я последовал за ними.

День наступил, а мы находились в бухте у мыса Горо, окруженные неприятельскими судами, которые продолжали нас обстреливать. К своему огорчению, я заметил, что некоторые из наших барок уже сдались. Для нас было так же невозможно проехать вперед, как и назад, так как неприятельские суда были гораздо быстроходнее наших. Не оставалось ничего другого, как направиться к берегу. Под артиллерийским обстрелом, преследуемые вражескими лодками и шлюпками, мы всего на четырех лодках пристали к берегу. Все остальные уже находились в руках неприятеля.

Я предлагаю читателю представить себе мое состояние в эти ужасные часы. Моя несчастная жена умирает, враг с моря преследует нас с необычайной быстротой, которая сулит легкую победу, перед нами же перспектива высадиться на берег, где, по всей вероятности, находятся другие многочисленные вражеские отряды, не только австрийские, но и папские, которые чинили тогда дикие злодеяния.

Как бы там ни было, мы пристали к берегу. Я взял на руки мою дорогую жену, спрыгнул на берег и положил ее на землю. Своим спутникам, которые взглядом вопрошали меня о том, что им делать, я велел разделиться и поодиночке отправиться искать убежища, все равно какого и где. Во всяком случае, им следовало удалиться от того места, где мы находились, так как сюда неминуемо должны были пристать вражеские лодки. Для меня же было невозможно уйти отсюда, ибо я не мог оставить умирающую жену.

Но люди, которым я отдал это приказание, были также очень дороги моему сердцу — это были Уго Басси и Чичеруаккьо со своими двумя сыновьями[231]. Басси сказал мне: «Я пойду поищу какой-нибудь дом, где можно найти пару брюк для обмена, так как мои вызывают подозрение». Он носил красные штаны, снятые несколько дней до того с трупа французского солдата в Риме одним из наших и подаренные им несколько дней назад Уго Басси, чтобы заменить его чересчур износившиеся. Чичеруаккьо сказал мне сердечное прости и также удалился со своими сыновьями.

Так мы расстались с этими доблестнейшими итальянцами, чтобы больше никогда не увидеться. Австрийцы и священники утолили через несколько дней свою дикую кровожадность и жажду мести за пережитый страх расстрелом этих благородных людей. С Чичеруаккьо было девять человек, включая его самого и двоих его сыновей: капитан Пароди, один из моих храбрых товарищей по Монтевидео, Раморино, генуэзский священник; имен других я не помню.