Мемуары

Как раз в эго время в порт прибыл капитан Фигари с намерением приобрести судно. Капитан Фигари предложил мне взять на себя команду над судном и доставить его в Европу. Я согласился, и мы отправились с ним в Балтимору, где он и купил судно «Комменуэлс». Погрузив на него муку, я поплыл в Лондон, прибыв туда в феврале 1854 г. Из Лондона я направился в Ньюкастль, где мы погрузили каменный уголь для Генуи, куда и причалили 10 мая этого же года.

Я прибыл в Геную мучимый ревматизмом; меня перевезли в дом моего друга капитана Паоло Ожие, где я нашел любезный приют в течение пятнадцати дней. Из Генуи я переехал в Ниццу. Тут, наконец, после пятилетнего пребывания в изгнании, мне улыбнулось счастье и я прижал к груди своих детей.

Период моей жизни с момента прибытия в Геную в мае 1854 г. до отъезда с острова Капрера в феврале 1859 г. не представляет никакого интереса. Я его провел то плавая по морю, то обрабатывая маленький кусочек земли, приобретенный мною на острове Капрера.

Глава 11 Возвращение к политической жизни

В феврале 1859 г. я был вызван в Турин графом Кавуром[244], чему содействовал Лафарина. Пьемонтский кабинет, который вел тогда переговоры с Францией и был готов начать войну с Австрией, стремился пойти навстречу интересам итальянского народа. Манин[245], Паллавичино[246] и другие выдающиеся деятели Италии пытались сблизить нашу демократию с Савойской династией, чтобы добиться с помощью большей части национальных сил того объединения Италии, о котором много веков мечтали лучшие умы страны.

Всемогущий тогда граф Кавур вызвал меня в столицу, полагая, что мой престиж в народе еще достаточно велик. Разумеется, я приветствовал его идею воевать с исконным врагом Италии. Правда, я не особенно доверял его союзнику[247], но что было делать, приходилось мириться.

Над Италией, как кошмар, тяготело страшное ощущение бессилия, что, несомненно, являлось результатом распрей и клерикального воспитания. Оно сказывается даже и теперь, в эти последние дни 1859 г., на множестве изнеженных сынов Италии. Как ни прискорбно, но следует признать, что эти выродившиеся сынки величайшего народа рассуждали так: если Франция будет нашей союзницей, то воевать мы будем с радостью, без Франции — ни за что на свете! А все потому, что мы не умеем или не хотим использовать наши национальные силы. Наше бедное отечество — игрушка в руках злодеев или касты доктринеров, привыкших разглагольствовать, а не отважно действовать.

Народ, который не становится на колени перед чужеземцем, непобедим. Нам не надо далеко ходить за примерами. Рим после трех проигранных битв, когда у его порога стоял дерзкий победитель, пропустил торжественным маршем свои легионы под носом Ганнибала и направил их в Испанию[248]. Попробуйте найти во всей истории человечества аналогичный пример! И если ты рожден на земле, имеющей таких сынов, то можешь с высокоподнятой головой презирать надменных чужеземцев.

Из членов правительства я видел в Турине лишь Кавура. Мысль о совместной войне с Пьемонтом против Австрии не была новой для меня. Я привык подчинять любые свои принципы цели объединения Италии, каким бы путем это ни происходило. Это была та же программа, которой мы придерживались, уезжая из Монтевидео в Италию. И когда прекрасное решение Манина и Паллавичино объединить Италию, нашу отчизну, под эгидой Виктора Эммануила было сообщено на Капреру, оно соответствовало моему политическому кредо. Разве не так думали Данте, Макиавелли, Петрарка и множество других наших великих мужей?

Я могу с гордостью сказать: я был и остаюсь республиканцем, но в то же время я никогда не считал, что народовластие — единственно возможная система, которую следует силой навязать большинству нации. В свободной стране, где доблестная большая часть народа добровольно высказывается за республику, там, разумеется, республика является лучшей формой правления. Если мне придется вновь подать свой голос за эту систему, как это было в Риме в 1849 г., я, разумеется, это сделаю; и буду стараться, чтобы большинство нации присоединилось к моему мнению. Но поскольку в настоящих условиях, по крайней мере ныне (1859 г.), республика невозможна — как по причине царящей в обществе коррупции, так и вследствие связывающей современные монархии солидарности, — то раз представилась возможность объединить полуостров путем сочетания интересов династических сил с национальными, я безоговорочно к этому присоединился.

После моего непродолжительного пребывания в Турине, где я служил приманкой для итальянских волонтеров, я скоро понял, с кем имею дело и чего от меня хотят. Я был опечален, но что я мог предпринять? Пришлось выбирать меньшее зло. Невозможно было достичь всего, хотелось добиться того немногого для нашей несчастной страны, что было возможно.