Мемуары

Его настолько напугало известие о смерти господина, что он заперся в Арсенале и довольствовался тем, что послал к Королеве жену, желая понять, какая встреча уготована ему самому, и умолять ее простить подданного, сраженного горестной вестью и почти лишившегося рассудка.

Герцог знал о том, что многие недовольны им, мало доверял министрам, которых покойный Король призывал на совещания с ним, открыто не доверял Кончини, имевшему слишком большое влияние на Королеву и от которого он натерпелся, когда тот находился в фаворе, — именно это и привело его к подобному промаху.

Некоторые из его друзей делали все возможное, дабы убедить его выполнить свой долг, превозмочь страхи и опасения; но ведь самые смелые умы зачастую и наименее уверены в себе, поэтому не сразу удалось внушить ему необходимую для этой цели решительность.

Герцог вспомнил о том, как в недалеком прошлом открыто выступал против Кончини. Дело в том, что Кончини не желал снимать шпоры, входя во дворец, и писцы, возмущенные этим и науськиваемые исподтишка некоторыми людьми, считавшими, что пользуются поддержкой Короля, собирались в городе, делая вид, что ищут Кончини, чтобы объясниться по поводу якобы нанесенного им оскорбления. Всплывавшие в его памяти сцены, а также память о том, что во время ссор между доном Жоаном, дядей Королевы, и тем же Кончини он принимал, во всяком случае — на словах и следуя примеру и привычкам покойного Короля, сторону первого против второго, приводили его в такое смятение, что он все никак не мог собраться с духом.

Вечером Сен-Жеран, который многим был ему обязан и у которого было немало друзей, уговорил его оставить Арсенал и отправиться в Лувр.

Дойдя до Ла Круа дю Трауар, он получил некое предупреждение, и чувство опасности снова овладело им, да так, что он вернулся со свитой в пятьдесят-шестьдесят всадников в Бастилию, комендантом которой был, и попросил г-на де Сен-Жерана представить Королеве его извинения и заверить ее в своей преданности и готовности служить.

Пока герцог де Сюлли пребывал в растерянности, канцлер, г-н де Вильруа и президент Жанен размышляли в Лувре о том, что необходимо предпринять в этой сложной обстановке.

Немного укрепив дух Королевы, они удалились в библиотеку, где находились также государственные секретари и г-н де Бюльон, которому покойный Король давал множество поручений.

Они подготовили свои предложения относительно того, что необходимо сделать, дабы обеспечить безопасность государства в новой и совершенно неожиданной для всех ситуации.

Все сошлись в том, что регентство Королевы — самое верное средство спасения будущего Короля и королевства, как и в том, что после смерти великого Короля необходимо продолжить то, что он начал.

Не было среди этих господ никого, кто бы хоть в какой-то степени не ведал о намерении покойного государя оставить Королеву регентшей на время своего отсутствия.

Он не забыл объявить ее регентшей на тот случай, если бы Всевышнему захотелось призвать его к себе во время похода.

Поступить именно так требовала обычная практика, да и здравый смысл, ведь Король был уверен: его воля должна исполняться и после его смерти. Он слишком хорошо знал разницу между связью, которую природа устанавливает между матерью и ее малолетними детьми, и связью, существующей между несовершеннолетним королем и принцами — его наследниками, считающими, что они заинтересованы в его гибели, как мать в его жизни.

Словом, Король так часто именовал Королеву «госпожа Регентша», столько раз публично заверял ее в том, что начало ее правления было бы началом ее несчастий, что нельзя было не знать, кого именно предназначал он для управления королевством после своего ухода, в том случае если Господь призвал бы его раньше, чем наследник стал бы достаточно взрослым, чтобы заступить на его место⁵³. Речь шла лишь о том, чтобы исполнить волю великого государя перед народом, делая заявление в пользу Королевы, причем каждому было ясно, что ее супруг собирался его сделать прежде, чем отправиться в поход.

Все согласились, что это был лучший выход. Г-да де Вильруа и Жанен утверждали, что не следует медлить, Вильруа вызвался составить публичное заявление и скрепить его печатью; но канцлер с его сердцем из воска так и не подписал его. Он знал так же хорошо, как и другие, что следовало предпринять, но не был способен на это. Он откровенно поделился своими опасениями с теми, кому доверял, объяснив, что не мог отделаться от мысли, что, скрепи он его своей восковой печатью, граф Суассонский выступил бы против него. В таких обстоятельствах следовало бы поставить на карту свою жизнь ради спасения государства, но Всевышний не каждому оказывает такую милость. То, что предстояло делать, основывалось на справедливости и истине, и никакая опасность не должна была отвлечь от столь доброго намерения; тот, у кого сердце и рассудок были в ладу, хорошо знал, что опасаться нечего.