Мемуары

Кардинал на другой же день вынужден был признать, что Сеннетер оказался прав: принц де Конде объявил, что войска наши, занявшие позиции, где их невозможно атаковать, причинят ему более хлопот, нежели когда они оставались в городе, а мы заговорили в Парламенте громче, нежели ему до сих пор было привычно.

Четвертого марта после обеда нам представился для этого важный повод. Прибывшие в четыре часа пополудни в Рюэль депутаты 160узнали, что кардинал Мазарини упомянут в числе тех, кого Королева назначила присутствовать на совещании. Они объявили, что не могут вести переговоры с тем, кто осужден Парламентом. Ле Телье от имени герцога Орлеанского ответил им, что Королева весьма удивлена: Парламент, которому дозволено как равному вести переговоры со своим Королем, не довольствуясь этим, еще желает ограничить власть Монарха и даже осмеливается отвергать лиц, им уполномоченных. Первый президент остался тверд, и, поскольку двор также стоял на своем, переговоры едва не были прерваны; президент Ле Коньё и Лонгёй, с которыми мы поддерживали тайные сношения, уведомили нас о происходящем, мы дали им знать, чтобы они не уступали и как бы в знак доверия показали президенту де Мему и Менардо, совершенно преданным двору, несколько строк моего письма Лонгёю, в приписке к которому я сообщал: «Мы взяли свои меры и теперь можем говорить решительнее, нежели полагали необходимым до сих пор; уже после того, как я написал вам это письмо, я получил известие, которое побуждает меня предуведомить вас, что Парламент погубит себя, если не будет держаться с удвоенным благоразумием». Все это в соединении с речами, какие мы вели 5 марта у камина Большой палаты, принудили депутатов не уступать в вопросе о присутствии на переговорах Кардинала, столь нестерпимом для народа, что мы утратили бы все свое влияние, согласись мы с ним примириться; поступи наши депутаты так, как им хотелось, мы, без сомнения, вынуждены были бы, памятуя о народе, по возвращении их закрыть перед ними ворота города. Я изложил вам выше причины, по каким мы всеми возможными способами старались избежать этой крайности. [160]

Узнав, что Первый президент и его спутники потребовали, чтобы им дали конвой, который сопроводил бы их в Париж, двор смягчился. Герцог Орлеанский послал за Первым президентом и президентом де Мемом. Стали искать способа договориться и решили отрядить двух депутатов, назначенных Королем 161, и двух депутатов, присланных палатами, дабы они начали совещаться в покоях герцога Орлеанского насчет предложений, сделанных той и другой стороной, а после доложили обо всем остальным депутатам Короля и ассамблеи. Уступка эта, которая не могла не досадить Кардиналу, — как видите, он отстранен был от переговоров с Парламентом и даже вынужден покинуть Рюэль и возвратиться в Сен-Жермен, — с радостью была принята магистратами и положила начало совещанию весьма неприятным для первого министра способом.

Боюсь наскучить вам подробным перечнем того, что произошло во время этого совещания, где то и дело возникали несогласия и затруднения. Удовольствуюсь лишь тем, что отмечу главные предметы тамошних прений, о которых буду упоминать, соблюдая хронологический порядок по мере описания прений в Парламенте, а также происшествий, имеющих касательство к первым и ко вторым.

В тот же день, 5 марта, в Париж прибыл второй посланец эрцгерцога, дон Франсиско Писарро, имевший при себе ответы эрцгерцога и графа де Фуэнсальданья на первые депеши дона Хосе Ильескаса, неограниченные полномочия вести переговоры со всеми, инструкцию для герцога Буйонского на четырнадцати страницах, исписанных мелким почерком, чрезвычайно любезное письмо для принца де Конти и записку для меня, преисполненную учтивых слов, но притом весьма важную. В ней сказано было, что «Король, его господин, не желает брать с меня никаких обещаний, но вполне положится на слово, какое я дам герцогине Буйонской». В инструкции доверенность мне оказывалась полная, и в почерке Фуэнсальданьи я узнал руку герцога и герцогини Буйонских.