Мемуары

Тут меня перебил г-н де Бофор, которому Брийе, совершенно преданный герцогине де Монбазон, что-то прошептал на ухо. «Этому горю легко помочь, — объявил г-н де Бофор, — прикажем закрыть все городские ворота; вот уже четыре дня, а то и больше, народ только о том и кричит». — «Я против этого, — возразил я. — Если вы закроете перед депутатами городские ворота, вы назавтра же прослывете тиранами Парламента в глазах даже тех его членов, которые сегодня будут согласны их закрыть». — «Верно, — поддержал меня герцог Буйонский. — Президент де Бельевр не далее как сегодня после обеда сказал мне, что для дальнейших успехов надобно, чтобы Первый президент и президент де Мем оказались предателями Парламента, а не его изгнанниками». — «И он совершенно прав, — прибавил я, — ибо в первом случае они на всю жизнь сделаются предметом омерзения для своих собратьев, а во втором — через два дня им начнут сочувствовать, а по истечении четырех — о них станут сожалеть». — «И все-таки дело можно уладить, — сказал герцог Буйонский, который весьма желал затемнить вопрос и предупредить вывод, к которому я клонил. — Дадим депутатам возвратиться в город и выслушаем их отчет, не выражая гнева; вот и выйдет, что мы не станем волновать народ, а стало быть, и кровь не прольется. Вы говорите, что Парламент не примет привезенных ими условий — значит, будет проще простого отослать депутатов назад, чтобы добиться лучших. Таким образом мы не станем торопить события, выиграем время, чтобы взять необходимые меры, и, сохранив свои силы, сможем вернуться к вашему предложению с тем большей уверенностью, что три армии — эрцгерцога, господина де Лонгвиля и господина де Тюренна — тем временем подойдут ближе».

Едва герцог Буйонский заговорил в этом тоне, мне все стало ясно, я не сомневался более — он снова поддался страху, что стремление добиться общего мира поглотит и сгубит все выгоды частных лиц. Это привело мне на память наблюдение, сделанное мной несколько ранее в связи с другим делом: людям легче раскаяться на словах в ошибке, которая привела к печальным последствиям, нежели на деле изменить свой взгляд на причину, которая, по их мнению, понудила их ее совершить. Герцог Буйонский, который заметил, что от меня не укрылась разница между тем, что он предложил теперь, и тем, что он говорил часом ранее, постарался как бы ненароком дать понять, будто никакого противоречия в его словах нет, хотя из-за переменившихся обстоятельств кажется, будто он стал рассуждать по-другому. Я притворился, будто принимаю за чистую монету все, что ему заблагорассудилось сказать об этом предмете, хотя, правду говоря, я ничего не уразумел из его слов; я удовольствовался тем, что продолжал настаивать на главном, отмечая опасности, какие неизбежно влечет за собой отсрочка: народ возбужден и в любую минуту способен толкнуть нас к тому, что нас обесчестит и погубит; Парламент ненадежен и четыре дня спустя, [184]быть может, одобрит те самые статьи, какие завтра, захоти мы того, разорвет на части; мы могли бы с легкостью добиться мира для всех христианских государств, обладая четырьмя действующими армиями, из которых три принадлежат нам и не зависят от Испании; это последнее соображение, присовокупил я, на мой взгляд, избавляет нас от необходимости опасаться того, о чем в минувшие дни говорил герцог Буйонский, то есть как бы Испания не предала нас, едва она получит уверенность, что мы принудили кардинала Мазарини в самом деле желать с нею мира.