Мемуары

— Г-жу де Тарант, — отвечала я. — Она сейчас выйдет.

— Прощайте, графиня! И он побежал дальше.

Г-жа де Тарант познакомила меня с герцогиней де Леон, делавшей приемы, отличавшиеся избранным обществом, посещавшим их, несмотря на то, что муж ее был сенатором и эта должность вводила его в круг лиц новой знати. В их прекрасных салонах собиралось только старинное дворянство. Но Талейран бывал там. Он играл с банкирами в «красное и черное».

Я с удовольствием рассматривала его, и мы долгое время смотрели друг на друга, как фарфоровые собачки. Его взгляд, подозрительный и хитрый, отличается плутовским и испытывающим выражением; его синеватые трясущиеся руки внушают отвращение; в общем, у него преступный вид. Я вспоминаю, как великолепно ответила ему г-жа де Режкур, о чем мне рассказала г-жа де Рур в отеле Караман.

Г-жа де Режкур была в свите Елизаветы, сестры Людовика XVI, и получила от этой принцессы состояние и положение. По одному важному делу ей надо было обратиться к Талейрану, который назначил ей день и час аудиенции.

Она немного опоздала.

— Я недоволен, что вы опоздали, — сказал ей Талейран, — я не могу долго разговаривать с вами. Но где же вы были?

— У обедни.

— Сегодня? У обедни?

Был будничный день. Г-жа де Режкур с почтительным видом поклонилась и сказала:

— Да, монсеньор.

Не надо забывать, что Талейран раньше был епископом. Он понял тонкий намек и поторопился покончить дело, чтобы не выслушать еще чего-нибудь подобного.

Г-жа де Режкур обладала большим остроумием. Принцесса Елизавета подарила ей однажды кольцо из своих волос со своими инициалами: Н. Р. Е.

— Вы знаете, что это означает? — спросила она.

— Да, принцесса: Heureuse par edle (Счастлива ею).

В характере принцессы Елизаветы с самой ранней юности были задатки всех добродетелей. К самой трогательной доброте у нее присоединялась энергия, которая должна была со временем окрепнуть. Король, ее брат, всегда на Новый год дарил ей разные драгоценности. Она поручила г-же де Полиньяк попросить его Величество вместо драгоценностей дарить ей их стоимость деньгами. Сама она не могла решиться обратиться с этой просьбой, находя этот вопрос слишком щекотливым. Король согласился на ее желание. Принцесса скопила порядочную сумму и употребила ее на устройство г-жи де Режкур.

В другом случае г-жа д'Омаль, также из свиты принцессы, попала в немилость и была отослана от двора. Принцесса Елизавета, такая робкая, когда дело касалось ее самой, на этот раз отправилась к Королю и просила его позволить ей по-прежнему видеться с г-жой д'Омаль, утверждая, что она не знает за ней вины и что, несмотря на уважение, с которым она должна относиться к приказам Его Величества, она не находит справедливым лишать своего доверия и милости особу, от которой она ничего не видела, кроме знаков преданности. Король нашел ее доводы вполне правильными и разрешил ей поступать, как она хочет. Принцессе Елизавете было тогда только пятнадцать лет.

Тело этой принцессы, с таким ангельским характером, погребено в саду Муссо (Монсо), принадлежавшем во время моего пребывания в Париже Камбасересу.

Однажды в отеле Шаро я встретила графа Ко-бенцль, австрийского посланника. Он приехал приглашать на большой бал в посольстве — я также была приглашена — и предупредил нас, что там будет присутствовать как новая, так и старинная.аристократия. Мы согласились, но потом, когда он ухал, мы рассчитали, что бал будет как раз двадцатого января, в годовщину смерти Людовика XVI. Это стало известным всему Сен-Жерменскому предместью, и посланник получил извинительные письма, объяснявшие причину отказа. Граф Кобенцль был так тронут этим единодушным движением, что отложил бал на четыре дня, хотя приглашения всему начальству уже были разосланы. Этот поступок заставил нас принять его приглашение.

Я отправилась на бал вместе со своими друзьями. Выйдя из кареты, мы были встречены всеми чинами посольства. Каждый из этих господ предложил одной из нас руку, и процессией провели нас в гостиную посольства. Там кавалеры оставили нас, сделав глубокий поклон, на что мы отвечали тем же. Посланник завладел нами и ввел нас в бальный зал. Посредине стояла скамья, оставляя свободный проход вокруг нее. Довольно много места было для танцев, и музыка была расположена амфитеатром у одной из стен зала. Знаменитый скрипач, неф Жюльен, управлял оркестром. Тамбурин и флейта аккомпанировали ему. На некотором расстоянии человек отбивал такт и кричал фигуры кадрили.

Мы сели на скамью, и бал начался. Г-жа Моро, красивая, скромная и грациозная, вызывала всеобщее одобрение. Ее муж, одетый простым гражданином, пожирал ее глазами. Ансамбль и точность танца доведены в Париже до смешного совершенства. Зрелище меня очень забавляло, в особенности оттого, что я находилась в кругу своих друзей.