Мемуары

М-ль Х... отдала бы все, что у нее было, г-же де Тарант, так согласно были настроены их сердца. Г-жа де Тарант взяла меня с собой в одно из своих посещений, и я могла собственными глазами убедиться в том, что она мне рассказывала про это интересное единение благочестия и любви к ближнему. Мы отправились туда пешком под проливным дождем. Мне приятно было дать себе урок терпения, покорности и самозабвения.

М-ль X... принял а-меня со вниманием, которым я была обязана вмешательству г-жи де Монтагю. Я предложила ей несколько луидоров для раздачи бедным; она попросила меня отдать их г-ну Шарлю. Я осталась с этим достойным священником, чтобы предоставить ей свободно поговорить с г-жою де Тарант.

Лицо г-на Шарля вполне гармонирует с его речью. Я глубоко была растрогана тем, что он мне сказал, и сохраняю воспоминание о его словах, часто пробуждающееся в моей душе.

Многие спорили с г-жою де Тарант относительно достоверности фактов, рассказанных ей м-ль X..., и также относительно мессы в тюрьме. Но как не поверить словам добродетельного человека, который не ищет одобрения света, презирает богатство и почести и имеет только в виду религию и благо ближнего, скрывая свои благодеяния со всею строгостью человеколюбия. К тому же священник подтвердил все эти обстоятельства в тот момент, когда он направлялся к алтарю. Способны ли на подобное клятвопреступление и в такую минуту уста, предназначение которых — утешать несчастных?

Мы знаем положительно: королева причащалась в тюрьме и ее стража вместе с нею.

Г-жа де Тарант простилась с м-ль X... накануне своего отъезда, отстояв в ее молельне обедню, отслуженную г. Шарлем. Она сохранила самое приятное воспоминание о пяти или шести визитах, сделанных в это освященное место. М-ль X... была известна Робеспьеру, с которым она однажды говорила удивительно свободно. Он знал, какому занятию посвящает она свои дни, и никогда не препятствовал ей.

Мне рассказали про одну очень трогательную смерть, случившуюся незадолго до моего приезда в Париж. Она очень замечательна, и я приведу ее здесь. У герцогини де Дудовиль, так же красивой, как и добродетельной, были сын и дочь, которых она очень любила. Она рыдала дочь замуж за г-на де Растиньяка. Эта молодая женщина была счастлива и с наслаждением отдалась тихим удовольствиям. Она с детства была дружна с г-жой д'Эстурнель, которая умерла вследствие одного ужасного случая. Она была беременна вторым ребенком и, находясь однажды утром в постели, позвала своего двухлетнего сына, чтобы он играл около нее. Тот, желая достать звонок, находившийся в глубине кровати, упал на живот матери и вдавил его. Несчастная молодая женщина вскрикнула, лишилась чувств и вскоре после этого умерла. На ребенка, бывшего невольной причиной несчастья, смерть матери произвела впечатление, и он вскоре последовал за нею в могилу. Г-жа де Растиньяк была глубоко огорчена смертью своей подруги. Она пошла к скульптору, снимавшему маску с лица покойной, долго смотрела на нее и сказала художнику уходя:

— Скоро вы будете снимать маску с меня. Немного спустя ее здоровье заметно изменилось.

Болезнь быстро прогрессировала. Ее отец, все ее родственники были в крайнем беспокойстве. Любовь, которую больная питала к своей матери, становилась более горячей, по мере того как уходили ее физические силы. Она не хотела терять ее ни на одну минуту из виду, и, как только г-жи де Дудовиль не было с нею, она говорила:

— Позовите мне моего ангела, мне надо научиться у нее покорности.. Это счастье покорности. Видя смирение жертвы, ощущают в себе силу подчиниться ей и заранее испытывают счастье победы».

«Последние слова г-жи де Растиньяк были: «Боже, я отдаю в Твои руки дух мой и мою жизнь. Я всецело жертвую Твоей любви всеми моими желаниями. Делай со мною все, что Ты хочешь. Ты мой Бог и Отец. Я соединяю свои страдания и смерть со страданием и смертью Иисуса Христа и на него Единого надеюсь». Без сомнения, само небо одобрит это геройское мужество, с любовью жертвующее всеми привязанностями Богу, который разрывает их, и этому умиляющему благочестию, которое успокаивается у подножия креста, на лоне Провидения».

Бонапарт поссорился с Англией. Чтобы успокоить нацию, недовольную войной, он старался развлечь ее зрелищем приготовления к высадке. Он ходил от одной верфи к другой и следил за работами. Зеваки сбегались туда, но никто не был одурачен, и стены покрывались плакатами.

Мегэ, якобинец, преданный Бонапарту, жил в Лондоне уже несколько лет и нашел средство проникнуть в кружок верноподданных короля Людовика XVIII. Он уверил их, что недовольство французов достигло апогея и что скоро наступит благоприятный момент, когда может восторжествовать правое дело. Он сообщил первому консулу обо всех своих поступках, и тот, в свою очередь, работал над успехом интриги, последствия которой вскоре будут видны.